Море воспоминаний

Прежде всего я должна рассказать тебе о нашей ужасной трагедии. Maman умерла. Я все еще не могу поверить в это, даже когда пишу эти слова и с недоумением смотрю на них, написанных черным по белому. Красный Крест опубликовал список имен депортированных из Дранси[88] в лагеря в Польше; там есть имя Марион Мартэ. В то лето ее вместе с Агнес, Альбертом и Беатрис отправили в Освенцим в одном из первых конвоев. Никто из них не выжил. Мы можем только представить себе те ужасы, которые они пережили, и надеяться, что им удалось оставаться вместе и поддерживать друг друга до самого конца. Я чувствую такой гнев и такое отчаяние, когда думаю об этом: моя добрая, ласковая, замечательная мамочка, схваченная, брошенная в заточение, будто животное, и казненная просто из-за того, кем были ее предки. Слава богу, силы такого нечеловеческого зла теперь побеждены, потому что я не думаю, что смогла бы продолжать жить в мире, где оно господствует.

Я знаю, ты поймешь, что эта новость сделала с нами. Мой отец был совершенно сломлен, и на это было страшно смотреть. Я боялась за его сердце. Оно никогда не было сильным, а в той ситуации я смотрела на него и думала, сколько еще он сможет выдержать, вынося невыносимое, за то время, пока будет жить. Я знала, что он предпочел бы быть там, где сейчас она.

И я думала, что он вот-вот покинет этот мир, но тут до нас дошли новости, которые дали ему то, ради чего стоит жить. Из больницы в Эльзасе пришло письмо. Почерк был до боли знакомым, и все же какое-то мгновение мы не могли понять, кому он принадлежит. Потом осознали. Кристоф. Он жив, дорогая Элла, ты можешь в это поверить? Потому что я не вполне, даже сейчас! Он не был убит в тот майский день пять лет назад. Он был тяжело ранен осколками при бомбардировке в Арденнах, когда танковые дивизии наступали на линию Мажино. Ноги были раздроблены. Его товарищи знали о приближении танков, и поэтому один из офицеров обменялся с Кристофом кителями и отдал ему свои документы. Он понимал, что Кристоф попадет в плен и что у него будет гораздо больше шансов на лучшее обращение со стороны нацистов, если они будут считать его офицером. Кристоф нацарапал наш парижский адрес на клочке бумаги и попросил этого человека связаться с нами, чтобы сообщить, что с ним произошло. Но его товарищ так и не смог сделать этого – именно он был убит в тот день в Седане, и о его смерти нам сообщили как о гибели Кристофа.

Итак, все эти годы Кристоф находился в заключении в Германии, в лагере для военнопленных. Он должен был поддерживать видимость того, что он офицер, и там за ними достаточно хорошо присматривали, говорит он. Его раны лечили, хотя есть еще проблемы, из-за которых ему сейчас делают операции в больнице Эльзаса. Как только сможет, он вернется домой, на остров. Сегодня днем мы выезжаем к нему. Мы жаждем увидеть его, заключить в свои объятия, помочь ему восстановить силы и вернуть его домой. Мы еще не сказали ему о Maman, опасаясь, что он не сможет вынести эту новость: она подождет до той поры, когда мы будем рядом с ним. Но он уже спрашивал о тебе. И я надеюсь, что в один прекрасный день, когда ты получишь мое письмо, ты поделишься с нами своими новостями.

И хотя я знаю, что не имею права надеяться на это после стольких лет без единой весточки о тебе, может быть, ты вернешься во Францию, как мы когда-то мечтали, и наша жизнь снова станет такой же, как прежде, до того, как судьба вмешалась и заставила надолго позабыть о мечтах.

Я должна закончить сейчас же и сбегать на почту, чтобы отправить это письмо, прежде чем мы отправимся в Эльзас. Нам предстоит долгое во всех смыслах путешествие, но теперь в темноте появился свет. Напиши нам поскорее, дорогая Элла.

С любовью,

Каролин ххх

2014, Эдинбург

Я подношу листок поближе к лампе, чтобы разобрать несколько строк, которые слегка смазаны. Конверт лежал на дне обувной коробки, полной писем, большинство из которых от Каролин. Но это и еще несколько – от Кристофа. Я провожу пальцами по странице, представляя, как он держит ручку, пишет слова, складывает листы бумаги и запечатывает их в конверт. Как тяжело, должно быть, было у него на сердце, и в каком смятении была Элла, когда дрожащими пальцами открывала конверт и читала это письмо от призрака, память о котором, как ей казалось, наконец стала отпускать.

Сен-Мари-де-Ре

31 октября 1945 года

Дорогая Элла!

Я пришел на пляж, чтобы написать это письмо, сидя спиной к дюнам и подставляя лицо солнцу, которое так приятно ощущать после долгих месяцев, проведенных на больничной койке. Пока я подбираю слова, ветер старается вырвать бумагу из моих рук, еще больше усложняя мою задачу.

Я много раз начинал писать тебе, но рвал эти письма, потому что кажется невозможным выразить на бумаге все, что я хочу сказать. Но в то же время я чувствую, что должен это сделать. Даже если мое письмо причинит нам обоим боль, молчание между нами невыносимо.