Двадцать девятого июня 1914 года ясновидцу с гипнотическим взглядом и грешнику с недоброй славой Григорию Ефимовичу Распутину, также известному как Безумный монах, небрежно выпустила кишки его бывшая сожительница Хиония Гусева, нанеся несколько ударов кинжалом в область живота с криками «Антихрист зарезан!». Но зарезан он не был, ибо, воскреснув, он вскоре стал личным духовным целителем и, по слухам, советником русского царя и его супруги после того, как излечил от гемофилии цесаревича Алексея. Необычная приближенность особы крестьянского происхождения к монаршей семье, наряду с сомнительной репутацией, связанной с культом плотских утех, помимо прочего, привела к любопытному банкетному собранию. Семнадцатого декабря 1916 года, сам того не ведая, Распутин обедал в кругу заговорщиков в доме князя Феликса Юсупова, где он съел пирожные и выпил вино, приправленные цианистым калием, лишь незначительно захмелев. Заговорщики, в числе которых был племянник царя великий князь Дмитрий Павлович, решили прибегнуть к крайним мерам, несколько раз выстрелив в него. Всё еще не добившись желаемого результата, они били Распутина, пока тот не перестал дышать, а затем связали веревками, завернули в толстое покрывало и сбросили того, чье имя означает «место слияния двух рек»[29]
, в ледяные воды Невы, где и обнаружили тело, провозгласив Распутина утопшим, при этом он успел освободиться под водой от веревок и лежал, раскинув руки, как Христос. В последнем акте божественного представления вся семья русского императора была убита в разгар революции, как и предсказал Безумный монах за пятнадцать месяцев до этого.Они разместили его посреди гостевой спальни, не в уютной кровати, как бы предоставив покой, а на одном из твердых деревянных стульев из гостиной. Плечи отца обмякли, руки вытянулись вдоль ножек стула, ноги слегка согнулись, голова откинулась назад, выставив напоказ кадык, словно позвонок рептилии. После этого до слуха Ларса и Табби из темноты начали доноситься стуки и скрипы, которые раньше они бы приписали призракам. Они молились в постели еженощно и знали, что слышат четкий и недвусмысленный звук того, как вибрируют атомы, объединяются антитела, вспыхивают клетки. Эти статические разряды, электричество жизни, питали их веру.
Их семью знали в округе из-за зеленого фургона «Астро», стоявшего на подъездной дорожке. Отец украсил его стихами из Притч Соломона 3:5–7, напечатанных жирным шрифтом: «Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не полагайся на разум твой. Во всех путях твоих познавай Его, и Он направит стези твои. Не будь мудрецом в глазах твоих; бойся Господа и удаляйся от зла». Чтобы проецировать Христов символ искупления грехов, он выгравировал на фарах кресты. После того, как шесть лет назад мать ушла, отец на свежеразмалеванном фургоне ни с того, ни с сего отправился по штату с миссией обращения в веру. Ларса и Табби, уже достаточно взрослых, чтобы и самим внести лепту в такое благородное дело, взбесило то, что он уехал, даже не предупредив и лишь оставив написанную в последний момент записку на кухонном столе. Он вернулся три недели спустя и с раскаянием в голосе сказал: «Я не мог взять вас с собой, дети мои, потому что это — паломничество, которое вы когда-нибудь, когда придет время, совершите сами. Когда оно наступит, вы узнаете по Его свету. Вы будете одновременно и солнечными часами, и тенью». Кроме этой загадочной реплики он никогда больше не распространялся о тех трех неделях, и брат с сестрой вообразили, что он наверняка подвергся неоднократному публичному осмеянию со стороны безбожников, потому что после этого отец главным образом держал при себе свои убеждения, делясь ими лишь с детьми, как чем-то переходящим из рук в руки, ностальгическим и сентиментальным, чем-то, что в состоянии оценить только связанные кровными узами. Тем не менее, фургон сохранил свой броский вид, и отец тем самым доверил нелегкое дело обращения в веру глазам водителей, пассажиров и пешеходов, которые либо не придавали автомобилю никакого значения, либо бросали на него испепеляющие взгляды. Но когда шла неделя за неделей, а отец не появлялся за рулем машины, соседям стало любопытно. Незадолго до этого, чтобы быть ближе к отцу и к Нему, Табби начала ездить на фургоне на работу. Однажды сырым вечером, когда она переносила купленные продукты из автомобиля на кухню, их сосед Барни, ветеран Вьетнама с протезом ноги, помахал, как обычно, с крыльца, а затем заковылял к ней.
— Возможно, я уже не тот, что раньше, но я всё еще в состоянии помочь очаровательной девушке.
— Нет, — сказала она, бегая глазами между сутулой фигурой Барни и зияющей пастью входной двери. — Спасибо, не надо.
— Давненько не видал вашего старика. Как он там, держится? — спросил он, с нескрываемым восхищением и любопытством оглядывая «Астро». — Сдается, уже лет сто не видал его широкой улыбки. Я помню, без дураков, когда вы только сюда переехали, годков двадцать тому назад, твои родители казались, я бы сказал, колоритными.