Море вверху, солнце внизу

Резким рывком мужчине удалось открыть дверцу и вытащить хромого мальчика. Правая нога у него была вывернута в золотое сечение со ступней в центре. Хотя лицо его и казалось сотканными из дыр — черные отверстия рта, глаз, черные ссадины — Ларс узнал в нем Мамсика-Томми, одноклассника, которого так дразнили за то, что он постоянно звонил маме, когда ему кто-то грозил кулаком, и Ларс входил в это число. Даже после приезда «скорой» с воем и мигалками Ларс всё равно оставался у отбойника, спрятавшись в тени нависших веток. Томми уложили на носилки, привязали, как жертву на дыбе, вместе с матерью и отцом. Ларс всё ждал, когда Томми вернется в школу, чтобы он мог рассказать ему, что кое-что понял, но тот так и не появился. Потому что наука не смогла исцелить его, объяснил Ларсу отец. Родители Томми, вероятно, атеисты или агностики, придерживались теории Дарвина и почитали Сагана[30] за пресвятое сердце[31]. Скорее всего врачи сдались без борьбы, говорил он маленькому Ларсу, как было с твоей бабушкой, когда та заболела — какова твоя решимость без настоящего Бога? Он укрепился в этом лишний раз после исцеления Табби от лихорадки.

— В конце концов, Табби с нами, а где сейчас твой приятель Томми?

В свете случившегося по отношению к матери Табби испытывала исключительно ненависть, но в те минуты, когда она позволяла себе переосмыслить события, в чем часто обвинял ее брат, ей было жаль маму, та казалась ей жертвой неизвестных сил, и, если это был именно тот случай, тогда они могли бы помочь ей, спасти ее посредством Его воли, но злобные слова отца во время многочисленных ссор просто уничтожали ее…

— Не возражаешь, если я с ним поздороваюсь? — спросил Барни. — Я имею в виду, если он дома, конечно. — Он наклонился и почесал там, где плоть соединялась с протезом.

Излишне любопытные соседи, как Барни, насколько понимала Табби, алчут если и не материальных ценностей, то хотя бы новостей и прочей банальщины, способной заполнить праздные пустоты их черепа.

Она подняла с пола фургона два оставшихся громоздких пакета и, отклонившись, прижала к груди. Перед дверью она услышала в ушах статические разряды — биошум, заменивший раздражение на болезненный приступ гордости.

— Он теперь в руках Господа, — сказала она и растворилась в темноте дома.

* * *

Табби закончила готовить запеканку из риса, курицы и брокколи с сыром к тому времени, когда Ларс вернулся с работы в тревожном настроении. Он швырнул на пол козырек с вышитыми золотыми арками и сказал: «Давай есть».

Соблазнительный аромат домашней стряпни стал долгожданным прикрытием смрада гниения, заполнившего нижние доли легких. Положив локти на стол, Ларс ел практически молча. Его движения сопровождались подергиваниями, как у лошади, когда вздрагивают мышцы, отгоняя мух. Не прошло мимо внимания Табби и то, как часто он моргает.

Хотя отец уже немалое время находился в изоляции, она всё никак не могла привыкнуть ко второму свободному стулу, который к тому же сейчас вообще отсутствовал, да и в случае с первым она так по-настоящему и не приспособилась.

— Нам нужно его кормить? — спросила она, уставившись на стул. — Я имею в виду, не следует ли нам подготовиться к его возвращению? Он будет голодным.

Продолжая жевать и разглядывая гангренозное месиво на тарелке, он буркнул: «Нет».

— Почему?

Ларс выпил больше, чем полстакана воды, его горло то расширялось, то сжималось. Вытерев губы рукавом, он сказал: «В принципе, ты права, но это не первостепенная забота».

Безразличным тоном он дал согласие на то, что Табби оставит у двери гостевой спальни кое-что из непортящихся продуктов, консервный нож, тарелку и кухонные приборы, чтобы отец мог без проволочки утолить голод. По возвращению к столу ей пусть и не полегчало, но теперь, по крайней мере, пустое место привело ее в благодушное настроение.

После пятой ложки Ларс отодвинул тарелку и сказал: «Я пойду пройдусь».

Табби уже поднесла к губам стакан газировки, но тут же поставила его на стол.

— Ты что, не слышал гром? Будет буря.

Его лицо выглядело еще мрачней от собственной тени.

— Я ничего не слышал. Мне нужно пройтись.

— Я пойду с тобой.

* * *

Они пересекли раздолбанный и потрескавшийся тротуар, из которого под разными углами повылезали сорняки, словно изуродованные руки. Немного отстав от Ларса, Табби наблюдала за его странной походкой. Всё указывало на то, что что-то не так, но что, она не знала.

Барни сидел на крыльце. Он им не помахал. Надув нижнюю губу, он оперся на локоть, наклонил набок голову и разбрызгивал солоноватую воду через перила. Он что-то невнятно пробормотал, из чего они едва разобрали лишь: «Будет световое представление через несколько».

Посреди большинства палисадников, мимо которых они проходили, зияли бесформенные плеши из земли или песка. Некоторые были ограждены покосившимися металлическими заборами. Ветер нес едва уловимый запах электричества над привычной вонью машинных выхлопов.

Ларс молчал, поэтому Табби попыталась его подтолкнуть.

— Может, не следовало оставлять его там.

Он ответил, не оборачиваясь: «Что ты надумала?»