Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков

Разумеется, остаются и инерции евразийской фазы. Э. Урибес-Санчес отмечает: если кадеты встраиваются в новый цикл полностью, разрабатывая и конкретизируя его идеологию, то в органах печати и изданиях, связанных с октябристскими и прогрессистскими кругами, евразийские инерции более отчетливы и сильны. Прогрессистский «Голос Москвы» (1912.18.04) мог оспаривать позицию Сазонова о России – европейской державе («конечно, государство наше зародилось и сложилось в Европе, но то было давно, а в настоящее время центр тяжести России неуклонно передвигается к Востоку, к центру великой, северной Равнины, и Азия нам столь же важна и близка, как и Европа»). Прогрессисты и октябристы могли подчеркивать, что Монголия и застенный Китай для России не менее важны, чем проливы («Утро России», 1911. 23.01; 15 и 22.02; 17 и 19.03; 23, 24 и 26.04; 9 и 11.10). И даже могли развиваться идеи сплочения славянства, Ближнего Востока, Средней Азии и монгольских земель вокруг России («Утро России», 1911. 28.07; 6 и 9.11) [ИВПР 1999, 384–390].

Существенно, однако, что евразийские концепции в эту пору отнюдь не всегда, как у B.C. Кочубея, имеют характер прямой и яростной реакции на господствующую тенденцию новой фазы. В это время вырабатываются новые схемы, позволяющие интегрировать преевразийские схемы в рамки новых установок. И тут не столько манипулирование временной перспективой, когда, скажем, оформление вокруг России азиатского пространства отодвигается во временную даль – после решения балтийско-черноморских и ближневосточных задач. Гораздо важнее для этой эпохи – обсуждаемая политиками и интеллектуалами всех направлений и толков в связи с европейской борьбой тема империализма, раздела неевропейского мира на сферы держав Запада. В рамках этой темы строительство геоэкономического и геополитического автономного пространства освобождалось от коннотаций геокультурного противостояния Европе, преподносилось как частный эпизод в рамках европейской истории, вырастающей в историю всемирную. Более того, возникновение мировых комплексов, объединяющих европейские державы с их азиатскими колониями, позволяло теперь перешагнуть через былое представление об уникальности «европейско-азиатского» положения России, избыть мнение об особом драматизме ее погружения в Азию, казалось бы, положить конец манипулированию этими мотивами в обоснование противоположности России и Запада. Теперь все крупнейшие державы Запада, а тем более их образования, становились комплексами европейско-азиатскими. В раздумьях Бердяева на этот счет броско прочерчиваются те же тенденции, которые легли в основание западной геополитики как политики разделенного и переделываемого глобуса, переход теории международных отношений из социологического в планетарно-космический план.

Бердяев пишет: «Тот духовный поворот, который я характеризую как переход от социологического мироощущения к мироощущению космическому, будет иметь и чисто политические последствия и выражения…. Перед социальным и политическим сознанием станет мировая ширь, проблема овладения и управления всей поверхностью земного шара, проблема сближения Востока и Запада, встреч всех типов и культур, объединения человечества через борьбу, взаимодействие и общение всех рас. Жизненная постановка всех этих проблем делает политику более космической, менее замкнутой, напоминает о космической шири самого исторического процесса. Поистине проблемы, связанные с Индией, Китаем или миром мусульманским, с океанами и материками, более космичны по своей природе, чем замкнутые проблемы борьбы партий и социальных групп…. В политике империалистической объективно был уже космический размах и космические задания» [Бердяев 1990, 142], – как бы вторя декларациям Маккиндера и Дж. Файргрива и предвосхищая германских геополитиков. Для того, чтобы тема империализма была воспринята русскими в таком ключе, как снимающая границы цивилизаций и прежде всего Запада и России, нужна была особая конъюнктура, типичная именно для фазы А с ее интеграцией России в игры расколотого Запада. Пройдет десять лет, – и та же империалистическая проблематика будет поставлена нашими евразийцами совершенно по-иному – в плане обособленности России-Евразии от империалистической ойкумены, выстроенной Западом (прежде всего Европой), с упором на роль России-Евразии как другого планетарного фокуса, скрыто союзного бунтующей империалистической периферии (старые схемы отчасти Данилевского, отчасти Ухтомского).