Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков

С поразительной силой эти интенции в своей рецензии подхватил и выпятил Савицкий, резко очищающий аргументацию Трубецкого от «общечеловеческой» шелухи. Савицкий требует ясно различать два типа культурных ценностей: одни определяют цели и «самоцели» народной жизни – такие ценности действительно равноправны и несоизмеримы; другие относятся к средствам для достижения целей – и эти ценности вполне соизмеримы, когда, например, речь заходит о научном познании или о военной технике. Пренебрежение идеологией романо-германского мира недопустимо распространять на его технику; нельзя недооценивать «значения силы как движущего фактора культурно-национального бытия» [Савицкий 1997, 146]. Сила – в том числе сила техническая и военная – один из важнейших параметров, определяющих сравнительное достоинство сталкивающихся цивилизаций. Чтобы отстоять себя, народ должен обладать большей силой либо в степени культурной влиятельности, либо – в военном плане. Народ, не способный ни защитить себя милитарно, ни противостоять чужому культурному влиянию, – не может претендовать на особые достоинства своей идеологии. Именно по признаку силы в двух ее пониманиях народы неравны и должны быть представлены в виде лестницы. Чтобы бороться с кошмаром европеизации, народ должен быть не просто частью Человечества, но обладать культурой, которая позволила бы противостоять Западу как «идейно и ценностно», так и физически-милитарно [там же, 149]. В этом смысле масса народов, «не говоря уже об австралийцах и папуасах, но даже негры, малайцы – имеют весьма небольшие шансы успешно сопротивляться романо-германской агрессии». «Для этих народов существует только одна возможность: смена романо-германского ига каким-либо иным». Все рассуждения Трубецкого имеют смысл постольку, поскольку относятся к народам, способным представить реальный противовес Европе – культурный, политический, силовой. И в первую очередь это относится к России. Вместо соотношения Европы и Человечества говорить следует прямо о соотношении потенциала Европы и России (так вслед за Данилевским формулируется идея России не как носительницы некоего европейского проекта, но как цивилизации-противовеса). Встает вопрос: «поскольку Россия в своем противопоставлении "Европе" вовлекает в свой лагерь целый ряд иных нероссийских народов, не означает ли для этих народов такое вовлечение простую смену ига "романо-германской" культуры игом культуры российской?» [там же, 157.] Ответ: народы не равны по своим культурным потенциям: жизнь жестока, и на слабейших народах может тяготеть российское иго, однохарактерное игу романо-германскому. Но в случае с народами, «не лишенными культурных потенций», примыкающих к российскому центру, речь должна идти о «братании» и создании единого культурного содружества.

Особенно жестко Савицкий критикует утопические построения Трубецкого насчет противостояния «романо-германской алчности» через плюралистическое миропонимание и отказ не романо-германской интеллигенции от «эгоцентризма». «Люди именно потому и приемлют ту или иную идеологию для удовлетворения своих духовных потребностей, что видят в ней "нечто… высшее и совершенное"» [там же, 158–159]. Признать чужую идеологию как равноценную своей – значит обесценить свою. Как немыслимо освободить от ига Запада всё человечество (освобождены могут быть лишь те, кто способен к военной и культурной борьбе за самоутверждение), так же нельзя освобождаться от «романо-германского гнета», отрекаясь от «эгоцентризма»: отрекшийся от «эгоцентризма» народ открыт для всех и всяческих влияний. Культура самоутверждения начинается через возвращение народа к эгоцентризму, к готовности бороться за свою идеологию против всех чужестранцев. Не через плюрализм, а лишь через жесткий эгоцентризм Россия утвердится в качестве противостоящей Западу цивилизации-противовеса. Более того, чтобы утвердиться в таком противостоянии, следует освободиться от терминологических иллюзий, связанных с существованием Европейской России. Следует реструктурировать терминологию так, чтобы она создавала картину целостного мира, способного противостоять Европе. Так возникает формула «России-Евразии» (Большевизм не как проект переустройства Европы, а как конструирование противостоящего Европе центра.) В решении своей задачи Россия обязана быть последовательно эгоцентрична. Нет ничего невозможного в том, что противостояние Европы и России «вовлечет в свое лоно также и некоторые народы "Азии"» [там же, 157]. Но «следует оговориться, что расширение этих рамок на такие народы, как индусы или китайцы, отнюдь не означает расширения их до пределов всего "Человечества". Ибо индусы или китайцы в смысле потенций культурно-исторического противопоставления отнюдь не однохарактерны, например, неграм, австралийцам или папуасам…» [там же.] Речь идет не об освобождении культур, а о самоутверждении цивилизаций древних традиций, имеющих большой опыт государственно-имперского строительства и способных стать основой милитарной мощи[54]*.

IV