Морок

– Ты не думай, что безотцовщина, так теперь самый несчастный, – вздохнула Лея, обнимая Иннокентия. – Мы все измучены нашими родителями. Родители – это наказание детям, любые родители. Чтоб жизнь мёдом не казалась. Какие б они ни были: добрые, злые, пьющие или работящие, два их было или один только. Все одинаково изувечены, кто любовью, а кто – нелюбовью. Ещё неизвестно, кому больше повезло, тебе с твоей мамой, которая о тебе заботилась, или какому-нибудь Кольке из соседнего дома, у которого в семье было народу полно, только батя пил и мамку гонял. Знаешь, изнутри себя ничего в жизни непонятно, потому что, когда из себя глядишь наружу, во всём свой интерес видишь. Везде думаешь: вот я, вот меня, вот ко мне. Надо как-то для того, чтоб понять, как оно на самом деле из себя словно выходить. В общем на мир смотреть, в целом. Когда весь мир и что в нём происходит, к себе прилаживаешь, то лучше б и не жил. Так себя жалко. А когда вокруг оглядишься, то ещё и подумаешь, а мне вроде как и повезло. Ты думаешь, так хорошо, когда у тебя два родителя и оба тебя любят? Машку помнишь? Та всё время рыдала, потому что мы гуляем, а её не пускают, а как же, вдруг Машку украдут, что тогда папа с мамой делать будут? Помнишь, как мы её дразнили за эту родительскую любовь? А? Во-от. А ещё мы эту Машку с нами играть не брали и тайн не говорили никаких. А почему? Потому что Машка плохая? Нет, потому что она дочка мамки с папкой. Из-за них не доверяли. Мы даже не пробовали. Просто были уверены, что родители её во все тайны влезут. Вот они её любили, а жизнь ей своей любовью испортили. А кто-то может смотрел на Машку и мечтал, чтоб его так же?

– Кто? Ты что ли? – удивился Иннокентий.

– А, может, и я! Чего бы и нет?!

– Так у тебя вроде всего было?

– Было всего, а только чужое всё какое-то это было. Как не моё. Да и не похожа я на свою семью, сам знаешь. В детстве дразнили, что подкидыш. Мамка меня стеснялась, хоть на людях не показывала. А дома, бывало, обнимет и плачет.

– Да, как ни крути, все жалеют родителей, что они мучаются с детьми. И никто не в силах понять детей с израненными душами от любви и нелюбви родителей, оплачивающих ошибки своих предков, призванных оправдать существование даже самых последних людей на земле!

– Да, это точно. Вот живёт человек, не человек, а пустяк какой-то. И никому от него ничего: ни зла, ни добра. И вот он нового человека сотворил. И вот уже его кто-то любит, и всё, что он жил, было не зря, и нужен он кому-то… И пустяк этот верит, что нужен, и старается, и самое страшное, когда начинает пользоваться тем, что нужен, заставляет маленького нового человека слушаться и всё такое. Как-то быстро родители забывают, что это им нужны дети, как прощение всего, что они натворили, а не они детям…

– Спасибо, Лея, – обнял ее Иннокентий. – Весь мир понимает родителей, никто не понимает детей. Кроме детей. Спасибо.

И они вернулись к общему сопяще-храпящему лагерю.

Иннокентий похлопал толстуху по плечу:

– Вставай, пойдём исправлять то, что ты натворил… Па-поч-ка… Раз больше некому…

***

Утро выдалось ярким и солнечным. И это ещё больше раздражало. Будь оно хоть немного другим, хотя бы дождливым, можно было бы отказаться от продолжения похода. Если бы хоть немного тёмных туч на небе, можно было бы резонно и серьёзно говорить о том, чтобы отложить ещё на денёк этот последний рывок к цели, можно было бы ещё потянуть, помечтать, попредставлять, а как оно всё будет. Но зацепиться было совершенно не за что: яркое солнце висело вверху одиноко и беспощадно.

За завтраком все молчали. Никто не осмеливался заговорить о предстоящем, которое пугало. Каждый сосредоточенно собирал остатки еды, стараясь не упустить ни одной крошки хлеба, не пропустить ни одного кристаллика сахара.

– Значит так, – объявила толстуха. – Со мной идут Миролюб, Лея и Иннокентий. Остальных уводит Казимир.

– Куда? – поперхнулся старик. – Куда уводит?

– Подальше от замка, желательно той же дорогой, что и пришли, – резко ответила женщина.

– Нет, но как это, откуда я знаю, откуда они пришли, – возмущался Казимир.

Толстуха хлопнула себя по коленям и поднялась:

– Айда!

Остальные переглядывались в полном недоумении. Вот только что они хотели отложить поход, оттянуть, а теперь и вовсе им нужно убираться отсюда куда подальше. Нет, а поговорить, а посомневаться, ведь каждый берёг свои страхи и рассуждения до вот этого последнего чаепития. Богдан и вовсе придумал несколько смешных шуток, которые бы вставил в свою речь. В конце концов, да, все старались отложить решение и подход к замку, но ведь и все хотели туда войти или ворваться, или прокрасться. Но сначала – обо всём поговорить. Они привыкли обсуждать каждое дело.