Морок

В какой-то момент Евтельмине даже показалось, что она услышала шаркающие шаги в коридорах. Но…

***

– Моя королева! Моя королева! – жена лекаря прижимала к груди толстую книгу. – Отворите! Проснитесь! Я нашла!

– Она ушла после сразу завтрака и пока не возвращалась, – присела в неглубоком поклоне проходившая мимо фрейлина.

***

Битый час весь двор искал королеву: заглядывали даже в самые отдаленные и полуразвалившиеся углы и закоулки сада, смотрели на конских тропах, посылали скороходов к соседней деревне, уж не туда ли зашла?

Евтельмины нигде не было. Жена лекаря бродила со свечой между стен королевского дворца, прислушиваясь, уж не нашла ли королева сама слуховые ходы. Но и здесь королевы не было.

Лекарь увивался над женой, потерявшей за несколько дней общения с королевой объемы своего прежнего тела и обнаружившей под глазами мешки, а под грудью складки белого бугристого тела. Лекарь теперь всякий раз старательнее растягивал улыбку на лице, когда обращался к жене, и всё дальше отводил от нее глаза. В прежние бы времена женщина, не занятая ничем иным, кроме способов угодить мужу, заметила бы такие перемены моментально, но сейчас, окунувшись с головой в дела государства, планы спасения королевы, разоблачение вражеских замыслов и всего того, что волнует людей на склоне лет наряду с рецептами от жгучей отрыжки, сейчас она не придала значения стараниям мужа отдалиться от нее. Напротив, лекарская толстушка в мечтах принимала награды и ордены от монаршей особы, всевозможные грамоты и брошки за сохранение мира и развитие Края. Можно сказать, впервые лекарская жена почувствовала в себе что-то такое, эдакое, о чем она слышала от придорожных шлюх, расставленных умельцами вдоль большого тракта, и это что-то можно было коротко сформулировать: «А что? Я тоже имею право!»

Теперь толстушка даже как будто выучилась пофыркивать на мужа и поглядывать на него как-то не то чтобы уничижительно, но с какой-то снисходительностью, даже в какой-то мере брезгливой снисходительностью… В голове ее прочно установились весы, на которых она всякое утро и по вечерам взвешивала две личности: вот – я, а вот – он, ну, что вот он добился? Весы каждый раз с трепетом и подобострастием склонялись в сторону «я».

Готовить и прибираться стало совершенно некогда: подгоревшие пироги, наспех разрезанные и начиненные полуготовым мясом и подгнившим луком, съедались ровно до нижней задеревеневшей в печи корки, а затем выбрасывались, на скорую руку приготовленная яичница стала являться даже во сне, засыпающему на голодный желудок лекарю, грязные подштанники которого припахивали теперь не только самим лекарем, но и обильно розовой водой и огуречным настоем.

А сам лекарь с углями в желудке и в вонючих портках сейчас матушкой скакал вокруг своей поблекшей и «ловкой» (по ее собственному выражению) жены, делая ей ледяные припарки на лоб и уговаривая не волноваться: «Найдется твоя королева, найдется…»

Толстушка откинула его руку от своего лба и гневно сверкнула очами:

– Да ты себе представить не можешь, что происходит! Королева пропала! Понимаешь? Королева!

– Ну что же с того, душенька, у королевы свои дела, а у нас с тобой свои, я ж не с королевой ночью сплю, и не королева мне ужин готовит. Королева – это там где-то, сидит себе на троне, по залам ходит. Призрак один, а у нас тут с тобой жизнь, настоящая, и каждый денек-то в этой жизни наш, и деньков-то этих мало-мало, и терять-то нам их нельзя, мы ж не волшебники, поживем да умрем, а жить-то нам недолго…

Что-то зашевелилось в душе жены лекаря при этих словах, как будто стала вспоминать она что-то. Ей живо представилась картина уютного домашнего разговора за уставленным кофейничками и чашечками в блюдцах столом с мужем. Так и виделось, как он уплетает баранью ногу и что-то пытается рассказывать ей при этом, а она смотрит на него и улыбается. На душе у нее стало тепло от этого простого семейного счастья. Но это видение сменилось другим: будто сидит она у окна, держит на углях обед да все смотрит в окно, не идет ли домой ее муж. И спать ей хочется, потому что встала рано, на стол собирала, потом все на ногах по дому работала да обед варила, присесть не успела, а заснуть нельзя, вот муж домой придет, тогда, может, и выкроит полчасика… И тут же при новой возникшей картине лекарская жена нахмурилась.

– Знаешь, вот так коза в хлеву. С утра ждет пока приду доить ее. Потом на поле выгоню. Потом она ждет пока я вечером ее выдою. Ну и жизнь! Так вот я тоже как та коза, всю жизнь у окошечка, жду, пока хозяин меня доить придет. Ну, не доить конечно, а пока ты придешь. Я ведь для себя ни разу пожить не могла. Вот ты говоришь, мало денёчков у нас? У нас-то много. А вот у меня почти и не осталось, при том, что было много, а на самом деле ни одного.

– Я не понимаю, о чем это ты?

– Да что ж тут непонятного? Я говорю, что столько лет живу на свете, а ни одного дня на себя не потратила: все для тебя, для семейного уюта. А вот только надо ли оно мне? Как собака живу. А ты хоть раз спросил: интересно ли мне жить? А? Хоть раз ты поинтересовался?