Морская дорога (ЛП)

Моя история начинается далеко от Рима, далеко от этого белого солнца, что поднимается среди дня прямо над крышами. Она начинается там, где вода и тень, где краски тают и изменяются, там, где чистота и простор. То место далеко к северу отсюда, и навсегда в прошлом.

Я родилась в голодный год и приучена к недоеданию. Моя семья не умирала от голода, но мы никогда не бывали сыты, а рабы и скот в нашем поместье были тощие, и молча страдали, и не зная другого, я думала, что таков весь мир. И даже теперь мне часто хочется сладкого. Здесь, в Риме, у нас есть мёд и специи. Всё готовят на масле, и мясо вкуснее потому, что не варится. Мы всё время добавляем к пище оливки и зелёные травы, и каждый день пьём вино. Я ем как ребёнок потому, что в детстве мне не доводилось есть такую пищу. Я знала вкус кислого молока и масла, рыбы и мяса, но их никогда не хватало, и вся пища была одного и того же грязного цвета.

Хотя, когда я родилась, Исландия страдала от голода, но не подумайте, что мы были бедны. Я происхожу из хорошей семьи, мой отец унаследовал поместье Лаугабрекка, когда женился на матери и стал там хёвдингом. Отец моей матери был Эйнар из Лаугабрекки. Семейное предание гласит, что и со стороны отца мы ведём род от королевского дома Ирландии. Знаете, я научилась не слишком-то верить таким утверждениям. Во время моего детства у всех были рабы из Ирландии, и просто удивительно, сколь многие из них оказывались потомками королей. Но как бы то ни было, мой прадед Вифил был ирландцем, служил Ауд Мудрой, и вместе с ней приплыл с Гебридских островов, когда она решила поселиться в Исландии. Он пришёл с ней в Хвамм в Брейдафьорд, и та даровала ему свободу и имение в Вифилсдалуре. Вам знакомы эти места? Это, конечно, не лучшие земли Западных фьордов — долина высоко в горах, к югу от Хейкадалюра, но там мой дед получил свободу и землю в собственность, и там воспитал двух сыновей.

И отец, и мой дядя женились на дочерях Эйнара из Лаугабрекки, получив, таким образом, хорошее приданое, и мой отец стал полноправным хёвдингом. К несчастью, у него так и не родился сын-наследник. Очень жаль. Лаугабрекка — хорошая ферма, и теперь она больше не принадлежит нашей семье, хотя наше имя навсегда с нею связано. Я никогда не вернусь туда. Это к югу от Снайфеля — если из нашего дома смотреть на север, ледник на вершине часто укрыт туманом, но в ясные дни можно видеть белый конус вулкана, закрывающий горизонт. А если смотреть на юг — Снайфель, как спящий гигант, лежит позади. Наш дом стоял на холме с каменистым склоном, помню, как взбиралась по нему, когда была совсем маленькой. С трёх сторон у нас открывался вид на море. Иногда мы могли разглядеть Рейкьянес, где Ингольф основал поселение во времена моего деда. Недалеко от нашего берега возвышалась одинокая скала, и почти всегда об неё бился прибой. Со всех сторон Лаугабрекка продувалась всеми ветрами, а погода на Снайфельснесе — хуже, чем в любом другом месте Исландии. Помню, как засыпала зимой под вой ветра, бьющего по нашей торфяной крыше, и балки дрожали от ударов. И по сей день меня успокаивает плохая погода — при условии, что я нахожусь под крышей и в тепле, в компании близких мне людей. Мне нравится засыпать в непогоду. Весной возвращались крачки, светлыми ночами они кричали как безумные призраки. И хотя Лаугабрекка открыта всем ветрам, это хорошая ферма. Наши луга и поля тянулись от усадьбы до самого моря, до наших чёрных скал, богатых птицей и яйцами. Было и побережье, но слишком открытое для хорошей гавани, и плоский утёс, преграждавший путь на песчаный берег — помню, как он блестел от водорослей во время отлива.

Думаю, если бы моя мать не умерла, у неё могли бы быть сыновья. Пусть мы и жили впроголодь, но у неё всегда было для меня молоко, хотя это истощало её. Я понимала; то же самое я сделала бы для Снорри или моего Торбьёрна. Если нет иного выхода, женщина готова отдать жизнь за своих детей, и только за них. В этом мы отличаемся от мужчин. Я помню материнское молоко и её тепло. Я спала с ней, но однажды утром я проснулась, а она неподвижно лежала рядом, её тело было холодным. Я заплакала, а она не пошевелилась. Впоследствии я часто просыпалась тёмными ночами и начинала плакать. Когда женщины не могли успокоить меня, они принимались шёпотом пугать меня, обещая оставить одну в темноте, и после этого я умолкала от ужаса.