Морская дорога (ЛП)

Ещё одно искажение, которое я вынужден признать, — естественная привязанность. Именно так я это называю, и теперь, в преклонном возрасте, меня не заботит, что это утверждение может прозвучать неоднозначно. Я полюбил её. Я не имею в виду христианскую любовь к ближнему или даже простое сострадание. Это не было и обычной дружбой, потому что она — женщина, а я — мужчина. Конечно же, это не было и эротической влюблённостью, в конце концов, она на сорок лет старше меня. И всё же, теперь, когда всё в прошлом, я признаю сейчас, что самым серьёзным соблазном, с которым я столкнулся за мою взрослую жизнь, была похоть. Когда я был молод, этот соблазн часто терзал меня, и это худшее за все годы, проведённые в Риме. В то время я связывал это с жарой, она казалась мне физическим проявлением дьявольского пламени, бушующего внутри. Помните, то были годы, когда целибат стал основным вопросом церковной реформы. И это постоянно обсуждалось вокруг меня. Конечно же, я мог жениться, но я был амбициозным юношей и мечтал о карьере в Риме. Если быть абсолютно искренним — в конце концов, я буду уже мёртв, когда ты, читатель, кем бы ты ни был, прочитаешь это — могу сказать, что муки этого искушения отчасти помогли мне принять решение вернуться в Исландию. Мне нужно было сбежать от жары.

Я никогда не думал, что женюсь. Если бы Гудрид не поведала мне своей истории, возможно, я никогда бы не решился на это. Женившись, я раз и навсегда оставил амбиции. Теперь я настоящий исландский священник, я, который так ратовал за монашеские реформы Льва IX. Я женат, голод и одиночество давно минули. Но в Риме обо мне уже позабыли.

Возможно, всё это началось с того года. Она остановилась в английском монастыре Святого Петра, в Саксонском городке, что расположен севернее собора Святого Петра, на другом берегу реки, напротив Рима. Большинство монахинь были родом из Англии, и я думаю, это её вполне устроило. Для неё это стало некой основой. В обители не было скриптория, это лишь приют для паломников, идущих с севера, но монахини выделили нам комнату, в которой мы и занимались. Из комнатушки открывался вид на юг, на небольшой вымощенный двор обители, далее виднелся холм, на вершине которого возвышалась крыша собора Святого Петра. Мы работали с отворённой дверью, чтобы соблюсти приличия, а также, чтобы солнечный свет проникал в нашу комнату. Иногда мы выносили письменный стол во двор обители и работали там, а мимо нас сновали монахини, направляясь на работу или молитву.

Поначалу я ходил пешком от Латеранского дворца, с восходом пересекал на пароме реку, и возвращался обратно на закате. Позже, я ночевал вместе с монахами в соборе Святого Петра, откуда мне было совсем недалеко до Саксонского городка. То был перерыв в моей насыщенной политикой и реформами жизни, и даже мой драгоценный перевод трудов Папы Григория отошёл на задний план. Я стал инструментом её рассказа, и как только это произошло, это повествование стало и моим тоже. Именно так между нами зародилась привязанность.

Вернувшись в Исландию несколько лет спустя, я несколько раз навещал её. Она основала общину из нескольких монахинь в Глаумбере. Я причащал их. Она всегда была рада видеть меня, и мы беседовали каждый вечер. Три недели назад она послала за мной, будучи при смерти, и я провёл над ней последние обряды. Одними из её последних слов было: "Агнар, ты честный человек". Семья похоронила её рядом с Карлсефни.

Я не уверен, что являюсь честным человеком, но излагая её историю, попытался быть таким же честным, как она была честна со мной.

Глава первая

РАССКАЗ ГУДРИД

Английский монастырь Святого Петра, Рим, пятое июля 1051 года 

Давайте работать здесь, каждое утро. По вечерам сейчас стало так жарко, что меня просто клонит в сон. Дома в зимнее время я никогда не стала бы тратить на отдых драгоценные дневные часы. Когда была молодой, я тосковала по солнечным дням чтобы прийти в себя от ночных кошмаров и темноты. Зима и ночь, что были тогда, и короткое нежаркое лето, рассыпаются теперь в моей памяти, как хрупкие старые листья.

Вижу, у вас сгорбленная спина, тонзура и чёрное одеяние. Представившись, вы не посмотрели мне в глаза, и что-то пробормотали, так что я не расслышала слов. Но я знаю, кто ваш отец, знаю вашу семью. О чём вы думаете сейчас, царапая страницу пером? Может, мои слова заставляют вас что-то представить? Вы молодой человек, я — старуха. Изменит ли мой рассказ мир, который вы видите?

Перед вашим приходом я сидела тут, в тени и уединении, и смотрела на пчёл над теми большими горшками с травами во дворе. Тимьян у нас дома, конечно рос. Я спрашивала про остальные — базилик, майоран, другую забыла, а третья, посередине, называется лавр. Пчёлы всё время трудятся, как и монахини. Одна я здесь не делаю ничего, только подбираю слова, чтобы рассказать об ушедшем.