Морская служба как форма мужской жизни

Хмарский хотел было поделиться с другом своим недавним «подвигом», но вовремя прикусил язык – Лева, конечно, друг, но ужасно любил разные анекдоты «из жизни», и это могло стать достоянием «широкой общественности». Ведь не удержится же, как пить дать! Ради красного словца не пожалеет и отца, говорят в народе – так вот – это именно про Леву Птицина!

– А что? Вполне может быть! Консервы там, опять же рыба копченая и соленая, оказалась с какими-то бактериями на маленьком кусочке, который именно тебе и достался. Сколько хочешь таких случаев! В прошлом году у этого… как его… ну из тыла кап-лей, так две недели в госпитале… дальше чем видел…, слышал, ведь, небось?

У Левы жена работала врачом в местном госпитале, и на этом основании он любил вставить к месту и не к месту свое «авторитетное медицинское мнение».

– А может… ботулизм? – достал он из уголка памяти научное словечко.

– Ну, ты сравнил, ага! Нечего было столетний окорок на закуску-то пускать…

– А где ты видел, чтобы свежий личному составу давали? Они его специально держат до последней возможности, а уж потом – на корабль или на паёк.

У Лёвы еще в училище были на все ответы, основанные на свих наблюдениях и доверительной информации. Похоже было со стороны, что с ним делился сам министр обороны…

– Ну, уж для себя-то могли бы… Слушай, ты вот нашел время, и без твоих красочных картин плохо… Бурлит вон внутри, сейчас своего фельдшера вызову, таблетку какую, или чего!

– А на фига тебе фельдшер? – искренне удивился Птицын, и уверенно добавил:

– Сейчас я тебя сам вылечу! – оживился Лева и достал из кармана новенькой «канадки» фирменную «северодвинскую» фляжку из «нержавейки», на которой была нарисована выпуклая фигура охотника, спешившего, наверное, к привалу.

Говорят, эта фляжка была кем-то спроектирована как раз под внутренний карман флотской офицерской шинели.

– Глотни-ка вот, полечись!

– Да ну тебя, только этого не хватало – возмущенно отказался Хмарский. Запах спирта, и так густо витавший в каюте, раздражал его и вызывал тошноту.

– Впрочем, верно! Опохмеление – верный путь… и, наверное, даже уже признак какой-то там стадии алкоголизма, я где-то читал! – Лева решительно, но с сожалением завернул крышечку на фляжке.

– Да какое опохмеление?! – внезапно озлившись, проворчал Борис: – Говорят тебе – аллергия или отравление.

– Слушай, у врачей есть такая уловка профессиональная, простой приёмчик. Надо последовательно представить себе все, что ты ел, и когда будет тот продукт, который и вызвал отравление, то тебя сразу замутит…

Выбор для представления у Бориса был совсем не богатый, точнее – его не было вовсе. И представилось оно автоматически, само по себе, безо всяких усилий… Не успел Лева закончить свою тираду, как Хмарского точно замутило, тем более, что запах спирта, по его мнению, уже плотно заполнил всю каюту.

Он бегом бросился в командирский гальюн и захлопнул за собой дверь.

«Их-тии-а-а-ндр-р-р!» – примерно так раздалось из-за двери. Затем: «Лева, сволочь!» и опять: «Ииих-ти-и-и – а-а-а-ндр!», и снова: «Садист, гад!». И – еще! Через несколько минут он появился из-за двери гальюна, обшитой «под красное дерево», и на ее фоне выглядел лицом белее школьного мела.

– Ну вот, я же говорил! – изрек Лева, довольный результатами своего медицинского эксперимента. – Полегчало, ведь? А ты все – фельдшер, фельдшер…, скажи «спасибо», что у тебя друг такой… разносторонне подготовленный!

– Спасибо…… твою маман! – галантно, почти по-французски ответил Хмарский. – Эх, знал бы ты…. Но – полегчало, факт, это точно! Только флягу свою убери с глаз долой, да и вот еще что… – тут Борис достал из сейфа свою бутыль с «шилом», сунул ее в темный пакет и вручил другу.

– Унеси ее к себе, от греха подальше, до лучших времен… видеть не могу, а вылить – тоже рука не поднимется! Не фашист же я какой, а природный русский!

Хмарский действительно «шила» больше не пил. Целую неделю! А Лев Птицин все-таки догадался и, конечно, проболтался, якобы об одном знакомом, но «вся деревня» догадалась – о каком. А Борис Хмарский потом долго ловил на себе сочувственные, а когда и ехидные взгляды.

Сила правды

Давно это было, в гарнизоне, в красивом поселке, который тогда звали – с кажем, так – У-черта – за рогами, примерно так…

Когда меня туда назначали, то вышележащие товарищи, увешанные крупными, и – даже – шитыми звездами, так называемыми тогда на флоте – «мухами», успокаивали – мол, кому-то и там нужно служить. И я радовался… не от большого ума – впрочем, теперь об этом не жалею…

В этом действительно красивом месте уже сто лет никто не служит, одни рыбаки, браконьеры, неудачливые «бизнесмены», пограничники, лавирующие между теми и этими. Жить как-то надо всем и – хотелось бы – хорошо. Закон такой – если кто-то борется с представителями зла – тот постепенно принимает их облик – и полиция, и таможенники, и пограничники.

Так вот, после того, как оттуда ушли последние корабли и части министерства обороны – мир не рухнул, и даже не покачнулся, и не пришла беда, откуда не ждали – своих собственных, рукотворных бед хватило!