Морские дежавы. Морская культура, континентальные империи и конфликт, который создал современный мир

Большинство каталогов государств, обладающих морской мощью, длиннее, чем тот, который используется в данной книге, приписывая излишнее значение обладанию мощным флотом или заморскими империями. Хотя континентальные великие державы от Персии до Китайской Народной Республики создали и то, и другое, их приобретение не изменило базовой культуры государства, которая почти во всех случаях была сухопутной и военной, отстраняя купцов и финансистов от политической власти. В целом эти государства были слишком велики и могущественны, чтобы извлекать выгоду из морской идентичности. Морская идентичность была признанием относительной слабости, поиском асимметричного преимущества за счет иного подхода к миру. Добавление флота и колоний к уже существующей великой державе, как это произошло с имперской Германией в 1890-1914 годах, не изменило основных стратегических и культурных реалий, которые заставляли ее содержать огромную армию и проводить политику, доминирующую на европейском континенте. Эта континентальная логика определяла планы древних месопотамских царств, Римской республики, Османской Турции, имперской Испании, бурбонской и наполеоновской Франции, континентальных гегемонов ХХ века - Германии и Советского Союза. Она обеспечила провал морской революции Петра I и то, что современные сверхдержавы являются сухопутными империями.

Сегодня махановская морская мощь принадлежит Западу - консорциуму либеральных, демократических коммерческих государств, ведущих глобальную торговлю и действующих коллективно для защиты океанской торговли от пиратов, конфликтов и нестабильности. Хотя стратегическую морскую мощь обеспечивают Соединенные Штаты, идентичность морской мощи разделяет группа держав второго и третьего ранга - от Великобритании и Дании до Японии и Сингапура. Эти государства в непропорционально большой степени вовлечены в мировую торговлю, необычайно зависимы от импорта ресурсов и в культурном плане ориентированы на морскую деятельность. Море занимает центральное место в их национальной культуре, экономической жизни и безопасности. Идентичность морской державы остается вопросом национальной вовлеченности в морскую деятельность, и это определение применимо к государствам, которые по своей сути и даже экзистенциально уязвимы к потере контроля над морскими коммуникациями. Поскольку это понятие включает в себя мифологию, эмоции и ценности, оно не поддается точному расчету. Культурное наследие морской мощи уже давно вплетено в коллективную идентичность западных либеральных торговых стран, включая Соединенные Штаты Америки. Оно оспаривается режимами и идеологиями, которые боятся перемен, инклюзивной политики и свободных рынков. Оно остается ключевым аналитическим ресурсом для студентов, изучающих прошлое, настоящее и будущее.

Главный аргумент этой книги заключается в том, что фраза Мэхэна "морская мощь", описывающая стратегические возможности, открывающиеся перед государствами, обладающими военно-морским флотом, смещает значение исходного греческого слова с самобытности на стратегию, ослабляя нашу способность понимать морскую мощь как культуру. Для древних греков морская держава - это государство, доминирующее на море, а не обладающее большим военным флотом. Геродот и Фукидид использовали термин thalassokratia для описания культурных морских держав. Персия, имевшая гораздо больший флот, чем все греческие государства вместе взятые, оставалась сухопутной державой. Спарта использовала военно-морскую силу для победы над Афинами в Пелопоннесской войне, но так и не стала морской державой. Однако Афины были ею, и глубокие культурные последствия этой идентичности объясняют как причины конфликта со Спартой, так и то, почему Спарта и Персия стали союзниками и использовали свою победу, чтобы заставить Афины стать нормальным континентальным государством. Разрушительный, дестабилизирующий характер культуры морской державы, сочетающей нивелирующую популистскую политику с морской торговлей, имперской экспансией и бесконечным любопытством, приводил в ужас многих комментаторов. Неприятие Платона было очевидным, как и неприятие Конфуция, и если тревога Фукидида была выражена более тонко, то она была столь же очевидной. В этих ответах подчеркивалось столкновение культур, которое распространялось на политику, экономику, общество и войну и разделяло морские и континентальные державы.