Морские гезы

Решив, что шурин пойдёт назад той же дорогой, я прошел мимо дома и остановился на следующем перекрестке, где в углу дома была ниша со статуей девы Марии, у ног которой чадил маленький масляный светильник. Пока что это единственный вид ночного уличного освещения. В таких местах обычно назначают встречу. Вот я и изображал человека, который нетерпеливо, нервно расхаживая туда-сюда, ждет кого-то.

Ян ван Баерле появился минут через двадцать. И не один. Первым из дома вышел инквизитор в белой рясе, поверх которой верхнюю часть туловища закрывала черная накидка типа обрезанного плаща. За ним шел солдат в шлеме-морионе и кирасе, вооруженный коротким мечом, висевшем в ножнах на широком кожаном ремне, который придерживал черные штаны-тыквы. За пояс был заткнут колесцовый пистолет с нарезным стволом, изготовленный по моему заказу. В правой руке солдат держал веревку, другим концом которой были завязаны руки моего шурина, бывшего владельца этого пистолета, потерявшего, к тому же, и свою шикарную шляпу. Как понимаю, арестовали его не за ношения оружия. Дворянина за такое обычно журили, в худшем случае штрафовали на десяток патардов. Последними вышли два солдата в шлемах и кирасах, вооруженные аркебузами, которые несли на правом плече, придерживая у приклада правой рукой. Процессия направилась в мою сторону. На лице Яна ван Баерле, вокруг левого глаза, успел налиться ярким синим цветом большой фингал. Разбитые нос и губы были в уже подсохшей крови. Вид у юноши был испуганно-растерянный. Уверен, что он немного иначе представлял себе сражения. Он скачет на белом коне, машет мечом направо-налево, а убитые враги падают штабелями. Ему никто не удосужился объяснить, что романтика — это только то, что до и после сражения.

Меня Ян ван Баерле если и заметил, то не узнал. Ни монах, ни солдаты тоже не обратили на меня внимания. На перекрестке они повернули налево, в сторону центра города.

Я пропустил процессию. Достав из штанов пистолеты, догнал солдат с аркебузами. Стрелял с двух рук в упор. Целился в шею в просвете между кирасой и шлемом. Солдаты, если и услышали срежет колесиков, среагировать не успели. Левый пистолет выстрелил на доли секунды быстрее. Пламя, вырвавшееся из стволов, опалило волосы, обогатив запах сгоревшего пороха паленой шерстью. Я уронил пистолет из правой руки на выложенную булыжниками дорогу, выхватил из ножен кинжал и рванулся к третьему солдату. Он обернулся, сразу оценил ситуацию, выпустил веревку и потянулся за мечом. Я швырнул в него второй пистолет. Солдат инстинктивно отбил пистолет правой рукой, потеряв доли секунды, которых мне хватило, чтобы двинуть ему ногой по яйцам, а затем всадить кинжал в левый глаз, показавшийся в тени шлема, с черным зрачком почти во весь белок. Вогнал лезвие глубоко. Солдат левой рукой схватился за мое правое предплечье и выдохнул мне в лицо мерзкую смесь чеснока и винного перегара. Хватка была судорожная, цепкая. Я с трудом повертел кинжалом в черепушке, после чего пальцы солдата ослабли. Я выдернул кинжал, покрытый розоватой слизью, очистил лезвие о щеку солдата, поросшую курчавой черной бородой, в которую ручьем потекла алая кровь. Я оттолкнул тело, которое, расслабившись, начало оседать и наклоняться вперед, на меня. Солдат упал навзничь, раскинув в стороны руки ладонями кверху, словно показывал, что в них нет ничего. Инквизитор оказался самым шустрым. Приподняв руками полы рясы, он, не оглядываясь, уже летел по улице и кричал: «Гезы! Гезы!». Черная накидка на бегу подлетала и опадала, напоминая взмахи вороньих крыльев.

Ян ван Баерле стоял на месте, тупо глядя на упавшего навзничь солдата. Даже не попытался развязать руки.

Я разрезал веревку кинжалом, приказал:

— Подбери мои пистолеты и спрячь их под дублет.

После чего вынул из-за пояса убитого солдата третий пистолет. Он был заряжен. Я засунул его в свои штаны. Вполне возможно, что он пригодится в ближайшее время. Из домов выходили люди, смотрели настороженно на нас, то ли пытаясь понять, что произошло, то ли раздумывая, напасть или нет?

— Иди за мной, — приказал я шурину, напялив низко ему на голову шляпу Маартена Гигенгака, чтобы хоть немного прикрыть синяк.

Мы повернули за угол и побежали. На следующем перекрестке опять повернули и пошли шагом. Здесь было много мастерских шорников. Они слышали выстрелы и крики, догадались, что это наших рук дело, но все отводили глаза, стараясь не замечать нас.

Когда я остановился на перекрестке, решая, куда идти дальше, шорник из крайней мастерской, изготовлявший седло, сидя на табуретке у открытого окна, показал рукой налево и сказал:

— А потом направо и выйдете к городским воротам.

— Спасибо! — поблагодарил я.