Морской волк (СИ)

— Я уеду отсюда навсегда. Можешь поехать со мной, а можешь проводить до Онфлера, а потом вернуться домой. Денег на безбедную жизнь я тебе дам, — сообщил я своему кутильеру.

— Нет, я лучше с вами. Здесь скучно! — признался Лорен Алюэль.

— Я тоже с вами! — отдавая мне сухие сапоги, торопливо произнес Тома, словно боялся, что его оставят одного в темноте.

— Не пожалеете! — пообещал я, переобуваясь.

Скучно им уж точно не будет. Жизнь в двадцать первом веке, которую я тогда считал такой суматошной, теперь кажется тягучей, монотонной, занудной, и такое впечатление, что за всю жизнь делаешь всего четыре шага: детство — учеба — работа — могила. И на каждом шаге спотыкаешься.

33

В тюрьме я сопоставил факты и пришел к выводу, что все мои беды начались после того, как оставил деньги на хранение в монастыре бенедиктинцев. Нельзя атеисту вести дела с мошенниками. Если не они, так жизнь обманет.

Аббат, у которого полоса черных волос вокруг тонзура стала уже, удивился, увидев меня. Выглядел он неважно. Наверное, болеет. Впрочем, старость — это и есть болезнь, от которой не вылечишься.

— Ходили слухи, что у вас… неприятности, — произнес он дипломатично.

— Если слухи ходят, значит, они кому-то нужны, — насмешливо бросил я и показал ему королевскую грамоту.

Аббат, щуря глаза, внимательно перечитал ее, потер между пальцами бумагу, удовлетворительно хмыкнув.

— Хорошая бумага, — произнес он. — Нам бы такую.

— Намек понял! — произнес я шутливо и добавил серьезно: — Куплю и пришлю при оказии.

— Будем очень вам благодарны! — произнес аббат.

Деньги мои были в целости и сохранности. Наверное, аббат решил подождать подтверждения слухов и убедиться в отсутствии у меня наследников. Я доплатил за хранение денег после декабря, пожертвовал сотню экю на молебен по убиенным в бою друзьях и врагах и поехал к адмиралу Жану де Монтобану. Он ведь все равно узнает о моем прибытии. Чем наглее буду себя вести, тем скорее мне поверят. У меня была уверенность, что беды, после того, как расстался с монахами, будут ко мне не так внимательны.

Адмирал сидел на низком кресле у камина, в котором весело горели березовые дрова. Нижняя часть тела Жана де Монтобана была накрыта толстым шерстяным одеялом в красно-зеленую клетку. В руках он держал серебряный кубок, украшенный барельефом с прыгающими рыбами, наверное, лососями. Судя по отекшему лицу и покрасневшему носу, адмирал тоже плохо справлялся со старостью. Позади него стоял слуга — крепкий малый с рубленным, туповатым лицом, одетый в черно-желтую ливрею. Увидев меня, Жан де Монтобан взял кубок левой рукой, правой достал из левого рукава утирку — черный клок мягкой материи величиной с маленькое полотенце, которое в данную эпоху заменяло носовой платок, и громко высморкался.

Немного гундося, он начал:

— А до меня дошли известия…

— …что я попал в опалу, — закончил я, подавая ему развернутую подорожную.

Адмирал Жан де Монтобан посмотрел на нее скользь и кивнул, подтверждая, что ему и так все ясно.

— Надеюсь, и враги короля узнали об этом, — продолжил я. — А чтобы у них не возникло никаких сомнений, надо, чтобы отход моего корабля оказался для вас полной неожиданностью.

— Как это? — спросил он.

— Я предполагал, что завтра утром вы отправитесь на охоту, а когда вернетесь, обнаружите, что корабль ушел, но теперь вижу, что будет лучше, если вы завтра занеможете и пролежите в кровати до вечера, а то и вовсе дня два-три, — сказал я.

— Мне кажется, если я слягу, то на целую неделю! — произнес адмирал с горькой иронией. — Совсем раскис! — добавил он и еще раз громко высморкался.

— Чем дольше, тем лучше, — поддержал я.

— И куда направишься? — поинтересовался Жан де Монтобан.

Я не ответил, только заговорщицки улыбнулся.

— Понятно, — покивав сухой головой, произнес он, отпил большой глоток вина и протянул себе за спину, слуге, чтобы наполнил. — Выпьешь со мной?

— Не могу, — ответил я и объяснил: — Чем меньше здесь пробуду, тем лучше.

— Что ж, можешь идти, — разрешил он и снова высморкался.

Была вторая половина отлива. Барк уже лежал на брюхе между двух вбитых в грунт, деревянных столбов. Выглядел он нормально, срочного ремонта вроде бы не требовал. Иначе Жакотен Бурдишон написал бы мне. Я решил перебраться на корабль утром. Пока не стемнело, съездил на ферму, где находились мои лошади, выбранные из добычи на племя. Не хотелось оставлять их адмиралу Жану де Монтобану.

Переночевал в трактире возле порта, приказав принести в мою комнату две жаровни. От них к утру угорел немного, зато отогрелся. В пути я основательно промерз. Чем ближе к Проливу, тем больше сырости. На подъезде к Онфлеру мы уже двигались в мелкой и вроде бы неподвижной мороси.

Сев завтракать кровяной колбасой, жареной треской и сыром, поспросил трактирщика — разбитного малого с длинными, ухватистыми руками:

— Пошли слугу к шкиперу Жакотену Бурдишону. Пусть скажет ему, что судовладелец зовет.

— Не могу, — ответил трактирщик.

— Найми кого-нибудь, я заплачу, — сказал я.

— Не могу, — повтори он. — Шкипер с неделю назад продал свой дом и уехал из города. Куда — никто не знает.