Московия при Иване Грозном. Свидетельства немца – царского опричника

Во время чумы, когда на всех дорогах стояли заставы, в моей деревне умер крестьянин, умерла также его жена, дети и все домочадцы, кроме одной маленькой девочки. Мои приказчики в присутствии целовальников переписали все его имущество и поставили при нем охрану. Но потом явился крестьянин по имени Никита Лукошин и заявил, что он был любовником [умершей] женщины. Те, кто охранял добро, сказали, что теперь ничего решить нельзя, ни здесь, ни где-то еще. «Если тебе что-то нужно, иди в Москву!» Он отлично знал, что ни в Москву, ни из Москвы пройти нельзя [из-за чумы]. Тогда он решил прибегнуть к хитрости и взять все силой. Несмотря на заставы, я об этом узнал. Тайно и с большой осторожностью отправил письмо [по дороге], где не было заставы, и вызвал его в суд в первый раз. Потом я вызвал его во второй и в третий раз. Он все равно не появился. А когда заставы убрали со всех городов и дорог, его схватили. При этом он был пьян. Тогда его связали, и я приказал крепко побить его на рыночной площади в городе Старице, чтобы он дал мне ручательство. Но никто не желал за него ручаться, потому что он был богатый и потому что никто не хотел меня обижать. Кроме того, у него было еще и мое добро. Тогда я стал строить планы, как отобрать и его добро, и свое собственное. Но он был такой упрямый, что не стал отдавать ни свое, ни мое. Тогда его заковали в кандалы, залитые свинцом, и отправили в Москву и там отдали недельщикам. У них ему пришлось быть и слугой, и служанкой, и мальчиком, да еще его, по обычаю, каждый день били на рыночной площади. Я приехал из Александровой слободы в Москву наблюдать за этим. Этот Никита Лукошин обрадовался и опечалился[71], и написал прошение, в котором просил, чтобы его отдали мне, и он был бы моим рабом, пока не заплатит. Тогда бояре из суда спросили меня: «Хочешь ли ты забрать этого человека и наказать его? Если так, мы отдадим его тебе. Когда он тебе заплатит, ты снова вернешь его нам». Теперь я получил гарантии и забрал его и отправил его в свое поместье Новое. Там мои дворовые так его отделали, что он больше не мог терпеть наказаний. Люди слышали, как он говорил, что ночью наложит на себя руки, потому что больше не выдержит побоев и издевательств. Недолго думая, я велел сделать для него железный ошейник с цепью длиной шесть футов. Цепь можно было пристегнуть к ошейнику так, чтобы ночью он мог лежать, а днем сидеть или стоять. Еще я приказал сделать железные оковы, чтобы связать вместе его руки. Так он не мог себя убить. Утром его можно было освободить и отвести на площадь для наказания. Оковы были залиты свинцом. И еще я приказал не бить его слишком сильно, потому что он мог умереть. После того как он простоял на деревенской площади четверть часа, подвергаясь всевозможным побоям и издевательствам, его вернули назад. Это повторялось в моем поместье ежедневно. И все же он не смирялся. Он каждый день громким голосом выкрикивал мое имя, когда его били: «Господарь Андрей Володимирович, пожалуй меня!», что означало: «Андрей Володимирович, прости меня!» Так он намеревался терпеть, пока я его не отпущу.

Деревня, где жил этот крестьянин, была недалеко от моего поместья. Сын его – добрый малый – круглые сутки пьянствовал и богохульствовал и постоянно тайком держал любовниц. Он пришел к отцу и увещевал его держаться со всей твердостью, не предложив что-нибудь мне дать. «Хозяин, пошли в деревню, и пусть привезут все, что есть моего», – сказал [отец]. «Не стану я возиться с этим, – возразил я. – Пусть твой сын все продаст и заплатит мне. Или ты думаешь, что у меня не хватит палок, чтобы бить тебя по ногам?» Но хотя его били так, что он больше не мог стоять, Лукошин продолжал каждый день выкрикивать мое имя.

Из Москвы я вернулся вместе с простолюдином по имени Ульрих Кругман, который теперь живет в Кённерне в княжестве Ангальт. Он очень хотел вернуться домой, но не знал, как это сделать. Услышав об этом [деле], он слезно попросил меня: «Любезный Генрих фон Штаден, простите его ради меня. Возьмите что-нибудь у этого человека и отдайте мне на пропитание, а его отпустите». Я так и поступил, и еще дал [Кругману] на выбор двух лучших лошадей из моей конюшни и слугу. Несмотря на то что крестьянин должен был мне 260 рублей, тогда он дал только десять. Я передал их и лошадей [Кругману] и отправил его поближе к Ливонии, где он смог бы выбраться из этой страны. При этом я рисковал жизнью, потому что, если бы их поймали, меня бы повесили или бросили в реку. Никому не дозволялось уезжать из страны без разрешительной грамоты от великого князя. Как он расплатился со мной – слишком долгая история, чтобы рассказывать ее здесь.