Московская историческая школа в первой половине XX века. Научное творчество Ю. В. Готье, С. Б. Веселовского, А. И. Яковлева и С. В. Бахрушина

Важнейшие мысли, посвященные технике исторического исследования, находим в дневниковой записи Веселовского, датированной 21 ноября 1928 г.[476]. Историк недавно опубликовал небольшую монографию «К вопросу о происхождении вотчинного режима» и приступил к написанию книги «Феодальное землевладение Северо-Восточной Руси», труда, ставшего для него итоговым. Работа над столь сложной темой заставила ученого вновь обратиться к осмыслению проблем ремесла историка. В самом начале Веселовский отмечает, что ученый должен избегать как «симплификации» (упрощения) прошлого, так и «беспомощного эклектизма». Для этого необходимо «большое напряжение исследовательской мысли при солидной подготовке и изучении фактов»[477]. На его взгляд, исследователь не может представить полную картину прошлого по причине фрагментарности дошедших до нас источников. Но при этом в положении историка есть и плюсы: он может рассмотреть интересующие его вопросы в широком историческом контексте, тем самым увидев то, что не могли заметить современники. Но и здесь Веселовский пишет о необходимости осторожности: «Историк всегда подвергается опасности (искушению) объяснять и оценивать те или иные явления прошлого по результатам»[478]. Исследователь как бы навязывает прошлому то, чего там никогда не было. Это может привести не только к тому, что ученый неправильно интерпретирует исторические процессы или события, но и вообще потеряет «способность устанавливать факты прошлого».

Надо отметить, что вышеизложенные идеи о работе историка образовывали в работах Веселовского устойчивую систему, которая приобретала все бо́льшую целостность от исследования к исследованию. Указанные принципы Веселовский последовательно претворял в жизнь в своих работах.

Таким образом, Веселовский пришел к пониманию необходимости соотнесения своих научных штудий с потребностями самой науки, чуткому пониманию основных направлений ее движения. Отметим, что эта мысль была близка именно младшему поколению Московской школы, на практике создавшему взаимодополняющие монографические работы.

Дальнейшая работа над историей сошного письма, по словам самого же ученого, определялась состоянием источниковой базы. «История сошного письма, в зависимости от сохранившихся писцовых книг и актового материала, начинается собственно только с последней четверти XVI века. Обильный материал за время от воцарения Михаила Федоровича ставит исследование уже на вполне прочную почву и способствует пониманию отрывочных и недостаточных источников предшествующего времени»[479], – заявлял автор.

Первой опубликованной монографией на эту тему стала небольшая книга «Семь сборов запросных и пятинных денег в первые годы царствования Михаила Федоровича». Во введении автор сразу обозначил свою приверженность экономической истории, столь популярной в среде московских историков того времени: «Настоящая работа есть начало предпринятого автором исследования по истории финансов Московского государства XVII в. в связи с историей народного хозяйства»[480]. В данной книге историк рассмотрел механизм взимания чрезвычайных налогов, на некоторое время дополнивших сошное обложение. Причин их появления было несколько: 1) «Опустошения, произведенные Смутой, внесли большое несоответствие между сошным письмом и действительным положением»; 2) отсутствие единой меры сохи в стране; 3) «Значительные платежные средства ускользали от сошного обложения… Нужно было найти иную форму обложения, которая… дала бы значительный доход и настигла бы по возможности действительные платежные силы населения»[481]. Но действительность оказалась сложнее, и на деле сборщикам пришлось учитывать те привилегии, которые сложились еще при сошном обложении[482].

В исследовании Веселовский выразил свое понимание сущности пятинных денег. В исторической литературе существовала неопределенность по этой проблеме. По мнению П.Н. Милюкова, пятинные деньги – это налог с дохода[483]. С точки зрения С.Ф. Платонова, это поимущественный доход[484]. В понимании В.О. Ключевского, налог «не требовал пятой доли ни всякого имущества, ни всего дохода с него, а брал наименьший годовой доход только с торгового оборотного капитала или доходной недвижимости лавки…». Впрочем, Ключевский отмечал, что «в одних местах пятую деньгу поняли как имущественный налог… в других его взимали по окладу какого-либо обыкновенного налога»[485].