Московская история

— Ерунда, — Павлик стукнул палкой, устанавливая ее поудобнее. — Эх вы, горе-философы. И то и другое полезно человеку. Оно все — прогресс. Для чего, скажите, человек живет? Для создания промышленности? Отнюдь! Он хочет получить квартиру, и вырастить детишек в достатке, и самому ни в чем не нуждаться; вот ради этого самого простого человечество начинало с изобретения огня и коллективной охоты на мамонтов, создало философию, науку, политику, искусство, промышленность, и все только ради этого в конце концов личного интереса каждого человека. Да, да мы каким-то макаром приучились избегать такой крохотной правды, что человек трудится на нашу промышленность именно ради своего личного блага! Стыдливо оторвав конец цепочки, мы совершили непоправимую ошибку. Разве не краеугольная идея коммунизма — справедливое распределение общественных благ между всеми членами общества? Именно для того люди и работают, чтобы иметь возможность пользоваться. Вяжите эти ниточки одну к другой. О-о, желание пользоваться — это тоже стимул. Еще какой. А сейчас мы его упустили, давая сначала возможность пользоваться, а потом уже работать. Права Ирина: ты подарил этим ребятам «Колор», но разве они дорожат там своим рабочим местом? Мы в заблуждении: говорим, что нам не хватает рабочих рук, а на самом деле не хватает лишь хорошей работы.

Ермашов встал, подошел к окну и, потянув за шнур фрамуги, отворил ее. Сразу хлынул острый весенний воздух, и отчетливое рокотание города ворвалось в кабинет.

— Милый ты мой, я бы поверил в средне-идеального человека, если бы отсюда только что не вышел Валя Фирсов. Для меня люди четко делятся на две породы: одна создает все блага и возможности, вторая, увы, умеет только ими пользоваться. Проблему общества я вижу в том, чтобы создать преобладание людей созидательной породы.

Выйдя от Ермашова, Ижорцев отправился к себе за плащом и кепкой. Идя по коридору, он думал о том, кого из инженеров отдела стоит подключить к «Колору» для составления списка слабых точек. Все-таки, как ни вертись, это лишняя нагрузка. И ездить туда далековато. И транспорт какой, извините, у рядового инженера? Свои две единственные. И какими благами он, Ижорцев, располагает для них в смысле вознаграждения? Абсолютно ничем. Ни такой графы, ни такой копеечки. Зарплата — единая для тех, кто спокойно просидит за столом и кто будет мотаться по цехам «Колора». Значит, придется рассчитывать только на честолюбивых, жать на интерес. Честолюбие или великодушие — вот и все, на что можно рассчитывать. Трудно. Нужны бы рычаги помощнее, чем только расчет на личные качества. Честолюбивых не так уж много в отделе, а великодушных…

Ижорцев отворил дверь своего кабинета и невольно вздрогнул. У стола сидела в кресле Светлана. Дразнящий запах французских духов наполнял помещение. Замшевое коричневое пальтишко Светланы было распахнуто, под ним сверкал серебряными ниточками облегающий грудь свитер. На коротенькой юбке лежали розы, тщательно завернутые в прозрачный целлофан.

— А я тебя жду, Сева. Подбросишь меня к Фирсовым? Ты сам-то идешь, конечно?

Он оставил дверь за собой открытой и подошел к шкафу, в котором висел плащ.

— Я еду на метро. И домой.

— Что так?

— В каком смысле?

Она удивилась, пожала плечами, новая волна запахов поплыла от нее к Ижорцеву.

— По-моему, получить Героя — это самое грандиозное событие в жизни. Я просто потрясена. Для меня это праздник.

— Мы уже с ним отмечали. У Ермашова.

— Ах так… — она поднялась, застегивая пальто. — Тогда просто отвези меня. На такси-то, выпимши, ездить можно?

Ижорцев повесил плащ обратно в шкаф. Ладонью пригладил волосы. А затем обернулся и пошел к своему письменному столу. Трубка телефона запрыгала у него в руке. Палец не попадал в нужные дырочки диска. Было слышно, как раздались гудки, а потом и низкий, глуховатый голос Аиды Никитичны:

— Я слушаю.

— Аидочка, это я. Как ты? Голова болит?

— Немного лучше. Температура уже нормальная.

— Я скоро буду. Что тебе купить по дороге?

— Сэкономь минутки…

— Слушаюсь, родная.

Светлана стояла, слегка выпятив по привычке грудь. Когда трубка вернулась на место, эта грудь затряслась, заходила от беззвучного смеха.

— «Сэкономь минутки»! Ну и телефон у тебя, Севочка!

Ненависть Ижорцева была так же сильна, как ненависть Светланы. Они ненавидели друг друга умопомрачительно. Ижорцев не мог избавиться от Светланы, Светлана не могла избавить его от себя.

— «Сэкономь минутки», — хохотала Светлана. — Это следует запомнить.

Она подошла к шкафу, выхватила оттуда плащ Ижорцева и швырнула ему в лицо.

— Собирайся, ты!

Ижорцев стал тыкать кулаками в плащ, не попадая в рукава.