Московская история

Железная уверенность Ижорцева в успехе уже не успокаивала. Порой Ермашову начинало казаться, что в Севке появилось нечто двойственное, неправдивое. Будто какая-то часть души у него одеревенела, чтобы таким способом отражать от себя все докучливое, то, что нельзя было разрешить простым техническим усовершенствованием. И Ермашов подметил в себе, что думает об Ижорцеве с неким странным оттенком жалости. Жалеет Севку! — нынешнего, расцветшего, в благоприятном повороте судьбы?! Это уже было ни в какие ворота. Ермашов поднялся на лифте и, доставая ключи от квартиры, увидел на площадке худого нескладного мальчишку с крупными, торчащими из рукавов школьной куртки руками. Паренек сидел на ступеньке лестницы и с упоением читал толстый потрепанный том «Мира приключений и фантастики», бережно обхватив его своими красными мальчишечьими лапами. При появлении Ермашова он захлопнул пухлые страницы и поднялся не спеша, солидно, доброжелательно поглядывая слегка исподлобья голубыми глазами.

— Дядя Женя, — ломкий голос был с петушиными заездами, — а я вас жду.

Только тут Ермашов сообразил, что это Юрочка Фирсов.

— Приятный сюрприз. Заходи.

Ключ повернулся в замке, как нож в масле.

— Что ж ты без пальто? Холодно еще.

— Мне не холодно.

Они вошли. Юрочка по привычке посмотрел, где снять ботинки, чтоб не пачкать пол.

— Не надо, не надо, — махнул рукой Ермашов.

— Дядя Женя, я к вам по делу.

— По делу, мой милый, ко мне ходят в приемные часы на заводе.

Юрочка не дал себя сбить. Усмехнулся:

— А пропуск? Паспорта-то у меня еще нет.

— Уж больно ты деловой, — упрекнул Ермашов. — Ладно.

И опять его память, такая беспокойная в последнее время, ловко вытолкнула из своих недр деревянного от застенчивости круглолицего Фестиваля, терявшего дар речи, когда его спрашивали, как его зовут и кто он, а этот длинный, взрослый, добрый мальчишка был его сын, его дитя, его продолжение и его творение.

Грудь Ермашова согрелась теплой волной нежности. Он подумал сразу несколькими мыслями, как бывает, когда думаешь не словами, а просто собой, сразу всем: глазами, ушами, затылком, горлом, руками, плечами — подумал о маленьком Юрочке, совсем крошечном, привозящем его ботинки на игрушечном грузовике, о подрастающем Юрочке, с любопытством входящем в эту еще пустую квартиру. Об этой хрупкой крепнущей жизни, которая переплелась с его жизнью гораздо более тесно, чем ему казалось. И подумалось тут же о Елизавете, так скорбно, так суматошно тосковавшей об их собственном продолжении… В эту мысль вплелось внезапное открытие смысла стремления Елизаветы, ее трагической женской мудрости. Вот что мог дать им с Елизаветой такой вот продолжающий их человек — что давал, заменяя его в меру всех своих детских силенок, Юрочка Фирсов. Почти сын.

Часть третья МУЖ И ЖЕНА

Глава первая Ночные мысли

Мысль, может быть, и была нечеткой, рыхлой, но зато чувство — прямым, предельно ясным. Если б только он мог утешить этим Елизавету! Как сейчас утешался сам…

— Дядя Женя, — сказал Юрочка. — Я хочу устроиться на «Колор». Помогите мне.

— Ты? Но, позволь, не рановато ли?

Юрочка вздохнул, с высокомерием подростка скосил пухлый рот. (Опять объясняй, будто сами не знают.) И начал заученно:

— А моему папе сколько было… а ребятам у станков, которые снаряды… боевую технику… им скамейки подставляли… бомбили, окошки в цеху без стекол… или эвакуированные, станки прямо на земле, и в морозы… им сколько было, тоже тринадцать-четырнадцать.

— Юра, что нам с тобой играть в драмкружок. Знаешь небось наизусть, что на это полагается возразить: «Время не то, была война». Давай лучше с тобой конфеты уничтожим.

Юрочка деловито проследовал за Ермашовым на кухню: к таким предложениям он никогда не относился спустя рукава.

Трудясь над внушительной плоской коробкой, он, однако, продолжил мысль:

— Вот вы недооцениваете ситуацию, дядя Женя. Небось сейчас вы скажете «учиться, учиться». А если я сейчас хочу работать? Мне на «Колоре» интересно. Что я, не смогу там, что ли? У меня рост метр семьдесят.

— А учиться? — прищурился Ермашов.

— Ну дя-а-дя Женя! Что я, учиться не буду, что ли? — он тоже прищурился в ответ. — Только потом. Вот поработаю годик-другой, ума наберусь, что я, не смогу эту вашу школу закончить? Па-адумаешь, еще как! Мне ж всего шестнадцать исполнится. И в институт успею. Дядя Женя, вот вы умный…

— Спасибо, друг.

— Нет, я серьезно. Мне сейчас работать хочется. Потому что «Колор» такой интересный. А вы меня до десятого класса в школе продержите, мне уж не до работы будет. Там уже пойдет институт, как у всех. Когда работать? Ну что вы, не понимаете, что только сейчас? Мама все — иди во двор побегай. Да мне неохота с мелюзгой в хоккей гонять. Я же здоровый лоб, работать не хуже отца могу.

Ермашов жевал конфету с бессмысленным видом. Нет, черт возьми, однако, этот Фестивалев отпрыск…