Московские джунгли

– Я мало скажу. Может, простит и пощадит… Твой отец – не простой человек, а колдун. Не перебивай, слушай: колдуны существуют. На севере их особенно много. Называется шаман. Но по сути – колдун. Он тебя отдал в дом малютки, чтобы спасти от чего-то такого, о чем я не знаю. От духов злых. Духи существуют. Добрые есть, злые есть, и злой дух дернул меня за язык, чтобы я в первый раз сказала… А сейчас по своей воле говорю. По своей! – тетя Оксана закашлялась и кашляла так долго, что Лиля подумала: «Все, это конец, вот сейчас она задохнется и умрет, вот сейчас…»

Но тетя Оксана справилась. Сделала долгий свистящий вдох. Потом еще один. Отдышалась и продолжила:

– Я к нему приехала, чтобы лечиться от бесплодия. Очень ребенка хотела. Долго копила, все мамины золотые украшения собрала. В долг взяла. Я сама из Норильска родом. Я лечилась у врачей долго, а потом одна врачиха пожалела меня и шепнула, что есть такой человек… Далеко ехать, дорого платить, живет в чуме, как дикарь, но лечит что угодно. А он мне сказал, что всего, что собрала я, не хватит, чтобы оплатить такое сложное лечение, это тело мое изнутри омолодить надо, матку мою заново вырастить. Долго и дорого это. У меня ж там одни рубцы. Но я могу стать матерью девочке, которая не знает, что она его дочь. И жить буду в Москве, и денег будет в достатке, и не работать никогда, а только любить ребеночка и воспитывать. И условия-то всего два: молчать о договоре, всегда молчать о том, что ты его дочь, ни разу вслух не произнести ничего из того, о чем мы с ним говорили, а второе – если не полюблю тебя сразу, как свою, отказаться от договора. Он заплатил мне. Много. Сразу. И сказал, что если я не полюблю тебя, то деньги возвращать не надо. Только и брать тебя не надо. Другую найдет. А если из алчности возьму тебя без любви – он почует и сделает так, что умирать я буду в муках… Но я так истосковалась по ребеночку! А ты вышла ко мне – крепышка такая румяная, серьезная, и когда я обняла тебя, и подняла – тепленькая, тяжеленькая, ребеночком пахнет, мне так нравилось всегда деток на руках держать и в макушку целовать, и как пахнут они, не как взрослые, а как ангелы… Я с трудом тебя в первый же день из рук выпустила. И я любила тебя, Лилечка, я так тебя любила все эти годы! Я жалею, что сама, по своей глупости, нашему счастью положила предел.

– Это не ты, – мрачно сказала Лиля. – Это он.

– Он предупреждал.

– Он жестокий ублюдок.

– Не говори так! Лиля, не говори так, он отец твой, и он очень сильный, очень страшный! – взмолилась тетя Оксана.

– А я не боюсь, – сквозь слезы сказала Лиля. – Пусть и мне рак пошлет. Пусть убьет. А я все равно говорю: не прощу тебя, папаша, за то, что матери меня лишил. Потому что тетя Оксана для меня – мама, другой не было.

Лиля захлебнулась слезами и некоторое время плакала молча. Потом вытерла лицо. Подставила ветру, который стал сильнее и холоднее. Сидела и слушала, как плещет море и как тяжело, хрипло, с натугой дышит тетя Оксана.

– Лиля, смотри! – прошептала вдруг тетя Оксана. – Смотри, что это там, у кромки воды? Желтое, золотое… Лиля, это янтарь!

– Нет здесь никакого янтаря, выловили весь.

– Да посмотри ты!

Лиля пригляделась – и правда, из влажного темного песка торчал полупрозрачный, медового цвета камень. Она вскочила, подбежала, схватила… Янтарь! Нет, если бы она увидела его в городе, она бы приняла за подделку, так красива была эта почти симметричная капля застывшей смолы, полностью прозрачная, безо всяких насекомых внутри – просто капля размером с ладонь Лили.

Лиля подбежала к тете Оксане и вложила янтарь в ее бессильную, холодную руку.

– Море, – прошелестела Оксана. – Подарило… На прощание… Мне подарило… А я оставляю тебе. Ничего своего у меня не было. Все от него. А это – мое. Я увидела. Пусть тебе будет – на счастье.

– Нет, пусть он будет тво… – начала было Лиля, и вдруг тетя Оксана приоткрыла рот и оттуда хлынула алая пенистая кровь.

Прежде чем Лиля успела закричать, позвать на помощь, что-то сделать, глаза Оксаны остекленели, а пальцы разжались – и кусок янтаря упал на песок, к ногам Лили.

Лиля, словно в сомнамбулическом сне, подняла янтарь, сунула в карман ветровки. Закрыла глаза Оксане, потом долго смахивала, смахивала песок с ее ресниц – это ее, Лилины, пальцы были в песке. Потом прикрыла краем пледа ее лицо – и принялась за свой каждодневный нелегкий труд: толкать инвалидную коляску по песку – к асфальтированной дорожке. Только сегодня ей было еще тяжелее. Словно раньше душа тети Оксаны держала ее на весу, над коляской, а сейчас мертвое тело легло всей тяжестью костей и кожи… Что так еще уцелело? Кости да кожа, кости да кожа…

Тетя Оксана никогда не говорила, как хочет быть похороненной. Для себя Лиля выбрала бы кремацию – и тело тети Оксаны она тоже кремировала. При оформлении документов ей потрепали нервы: все же тетя Оксана была иностранкой. Но деньги – они везде деньги. И везде люди склоняются перед их властью.