Московские градоначальники XIX века

Ведь по большей части в полиции оставались кадры, набранные туда еще при крепостном праве. А потому и методы их работы носили отпечаток старого, уже давно отжившего времени. «Полиции на улицах было немного… Внешним уличным порядком она мало занималась. Зато внутренний порядок был всецело в руках полиции, пред которой обыватель — ремесленник, мещанин, торговец и купец… — беспрекословно преклонялся». Тяжело было переделать полицейских чиновников, привыкших еще с дореформенных времен к такой работе: «Запьянствовавшие или иным способом провинившиеся кучера, повара и лакеи из крепостных отсылались их господами при записке в полицию, и там их секли»[242]. Многих нерадивых чиновников из полиции уволили, набрали новых. Подтянули дисциплину.

Распоясались и извозчики — ездили в рваных зипунах и на сломанных экипажах, как бог на душу положит, а не по правой стороне. За лошадьми не смотрели. А как вели они себя с пассажирами — в бойких местах, особенно на вокзалах, собирались кучками, бросая свои транспортные средства (нередко посреди мостовых), и как только показывался желающий ехать, бросались на него, чуть ли не разрывая на части. И каждый спешил оттянуть пассажира к себе.

Этих приструнили быстро — за рваный зипун ввели штраф один рубль, за сломанный экипаж — еще три рубля и т. д. Строго спрашивали за нарушение правил движения по московским дорогам.

А что уж говорить о московских обывателях — вместо того, чтобы вывозить нечистоты и мусор, закапывали отходы жизнедеятельности прямо во дворе, значительно ухудшая санитарно-эпидемиологическую обстановку. Здесь тремя рублями не обошлось, самый большой штраф установили в 500 рублей, а крайняя мера для тех, кто не понял, была определена в три месяца ареста.

Что творилось на мостовых, особенно в некотором отдалении от центральных улиц и площадей! Пешеходы буквально утопали в грязи. Особенно плохо было дело весной и осенью. Навоза на улицах было столько, что прохожие нередко оставляли в нем свои галоши, еле успевая вытащить ноги. Иной раз нанимали извозчика, чтобы переправиться на другую сторону улицы. А уж московские лужи и вовсе стали притчей во языцех. Тут уж без сходней было никак не обойтись…

Неудивительно, что при таких антисанитарных условиях смертность в Москве к середине 1860-х годов достигала 33 человека на тысячу жителей — цифра убийственная для большого города. Высокие показатели общей и детской смертности во многом были вызваны дефицитом больничных коек и родильных домов в Москве (в 1861 году более 95 процентов родов в городе происходили на дому). А этот дефицит, в свою очередь, осложнялся неуклонным ростом работоспособного населения, требуя совершенно иного подхода к организации городского здравоохранения.

Ощущалась и насущная необходимость улучшения условий жизни рабочих, проживавших в скученности и грязи, что служило причиной эпидемических вспышек холеры, тифа, дизентерии. Пропасть между «дорогим врачеванием богатых и дешевым лечением бедных» в Москве, по оценке «Московского врачебного журнала», не отличала ее от «крупнейших и культурнейших столиц Европы»[243].

В 1866 году на общественных началах был создан Московский комитет охранения народного здравия, пришедший к неутешительному выводу, что все московские больницы не могут вместить больных эпидемиологическими заболеваниями. И потому одновременно с наведением чистоты в городе Долгоруков больше внимание уделил развитию медицины и увеличению числа больниц в Москве.

При Долгорукове в разных районах открылись новые больницы: на Большой Калужской улице — Щербатовская и Мед-ведниковская, 1-я городская детская больница в Сокольниках, Софийская на Садовой-Кудринской и Бахрушинская на Стромынке (это были больницы для бедных). А Басманная, Мясницкая и Яузская больницы лечили чернорабочих за счет средств Московской городской думы. В итоге почти за четверть века с 1866 по 1889 год число москвичей, получивших медицинскую помощь, увеличилось в семь раз — с 6 до 42 тысяч человек[244]. Хотя в условиях увеличивающейся численности городского населения и этого было уже мало.

В 1865 году на Арбате открылась амбулатория, бесплатно лечившая московскую бедноту. Ежегодно эту лечебницу посещали до двадцати пяти тысяч человек.

И вновь основным подспорьем в решении медицинских проблем Москвы явились меценаты (начиная с 1868 года в общей сложности на строительство и нужды московских больниц было пожертвовано более шести миллионов рублей), без которых вряд ли были бы построены клиники медицинского факультета Московского университета на Девичьем поле, связанные с именами Н. В. Склифосовского, В. Ф. Снегирева и Ф. Ф. Эрисмана. Эти клиники считались лучшими в Европе.