Московские градоначальники XIX века

Границы княжества уже после присоединения его к России были расширены путем включения в него так называемой Старой Финляндии: Карельского перешейка с Выборгом и северного Приладожья (являлось частью России с 1743 года). К 1811 году княжество было поделено на семь губерний: Або-Бьернеборгскую, Вазаскую, Выборгскую, Куопиоскую, Кюм-менегордскую, Нюландско-Тавастгусскую, Улеаборгскую. Жители губерний имели свое подданство — финляндское, а для выезда в Российскую империю им требовалось оформить специальные документы. По сути, Великое княжество Финляндское было государством в государстве. Этому способствовало самоуправление, основанное на широчайшей автономии. И хотя населению новой российской территории были предоставлены немалые преференции: сохранение шведского законодательства, лютеранской религии, признание шведского языка в качестве официального (хотя около 90 процентов жителей говорили на финском языке), хождение шведской валюты наряду с рублем (до 1840 года), — прирастание Финляндии к России происходило очень не просто. И кому как не Закревскому было знать об этом.

Финское дворянство видело в присоединении к России возможность дальнейшего укрепления национальной самобытности. А население Старой Финляндии восстало и продемонстрировало свое отношение к российской власти крестьянским бунтом, в ходе которого финские крестьяне убивали русских помещиков и чиновников. Русская армия усмирила бунтарей и буквально наводнила Финляндию, противопоставив себя местному населению, вынужденному содержать находящихся на постое солдат и офицеров. Исполнявший обязанности генерал-губернатора в 1812–1813 годах Г. М. Армфельт писал: «Русский штаб и русские солдаты зачумляли Финляндию», «в Финляндии еще не знают, что будет: бесконечно много обещано, но до сего дня ничего не исполнено», «теперешнее поведение русских относительно финских офицеров и Финляндии вообще весьма аполитично, но где будущая безопасность с варварами и деспотами?». А посему Закревский получил от императора (великого князя Финляндского с декабря 1808 года) специальную инструкцию, в которой ему разрешалось применять к финнам как кнут, так и пряник. Целью Закревского было максимальное ограничение автономных прав княжества, вплоть до ликвидации статуса автономии. Ведь пора на дворе стояла тревожная — до восстания декабристов оставалось всего два года. И существование на северо-западе империи, рядом со столицей, столь вольной территории было весьма неуместно, не ко времени.

Так уж вышло, что Закревский оказался первым русским генерал-губернатором княжества, до него эту должность занимали Г. М. Спренгпортен (1808–1809), М. Б. Барклай де Толли (1809–1810), Ф. Ф. Штейнгель (1810–1823), Г. М. Армфельт (исполняющий дела, 1812–1813). Сам факт этот не мог не отложить отпечаток и на реакцию местного населения, и на видение самим Закревским способов достижения поставленных перед ним целей. Тем более что неприязни к «немцам» он, как мы убедились, не скрывал.

Как ни оттягивал Арсений Андреевич свидание с Финляндией, но ему все-таки пришлось туда выехать, правда, с момента его назначения прошло более полугода. Лишь 9 марта 1824 года отправился граф из Петербурга на новое место службы. Первые впечатления подтвердили и укрепили его убеждение, что дела в княжестве запущены донельзя. Вину за это он отчасти возлагал на прежнего генерал-губернатора барона Штейн-геля, который (по мнению Закревского) по причине своего немецкого происхождения не обращал никакого внимания на ненависть финнов к русским и не пытался исправить положение.

В письме графу Киселеву от 16 ноября 1824 года Закревский противопоставлял себя Штейнгелю, который «напрягал усилия свои, дабы противопоставить одних другим, устанавливая зимою дни в неделе, на которые русские и финны сзывались каждые порознь; потворствуя народной и разгоряченной гордости последних, которым даже часто предоставлял преимущества над первыми.

Последствия такового образа поведения естественны: финны отчуждились совершенно русских; офицеров наших, и так уже достаточно наказанных ссылочной их здешнею жизнью, к себе не принимают, делая, одним словом, все, что от них зависит, чтобы не сблизиться с нами. Ты можешь себе представить, как, с приезда моего сюда, я стараюсь дать всему этому иное направление: на вечерах моих являются офицеры наши в большом множестве, несмотря часто на неумение и неловкость их от казарменной жизни в светском обращении.

Впрочем, я не пропускаю ни одного удобного случая, чтобы не напомнить этим шведам великодушия, которым они одолжены Государю, и что благодарность их может отчасти излиться в общежительных и дружеских их сношениях с русскими»[199].