Московские каникулы

В а л ь к а. Хороший парень.

Е л е н а (ерошит ему волосы). Дурень ты, Валька… Ну, пойдем к гостям.

В а л ь к а. Нет, лучше посидим на бревнах, как прежде, — ты да я, да мы с тобой…

Они спускаются с веранды и садятся на бревнах у ворот.

Помнишь, когда я в детстве спрашивал об отце, ты отвечала — потом, потом, когда вырастешь… Ну, вот я вырос. Восемнадцать лет, дальше некуда. Рассказывай.

Е л е н а. Главное ты знаешь…

В а л ь к а. Хочу не только главное. Хочу все. Какой он был.

Е л е н а (задумчиво). Он был добрый и мягкий. И в то же время твердый, неуступчивый, если очень верил в свою правоту. Мечтал книжку написать… О нашем поколении. И не успел. Началась война с Финляндией, и он уехал туда. Только мне не сказал… Чтоб не волновать.

В а л ь к а. Он учился в Институте журналистики?

Е л е н а. Кончил его и работал разъездным корреспондентом в нашей областной газете.

В а л ь к а. В Харькове теперь факультет журналистики есть…

Е л е н а. Ты твердо решил?

В а л ь к а. Когда решу — скажу…

Е л е н а. А эту зиму у меня поработаешь?

В а л ь к а. Попробую… Эх, мам, если я добьюсь своего… Буду тогда писать под фамилией отца — Донников… Почему у меня не его фамилия?

Е л е н а (устало). Я говорила — мы не успели зарегистрироваться в загсе.

В а л ь к а (порывисто). Прости! Ты устала, а я пристаю с вопросами. Но я хочу, чтоб ты знала — мне с тобой… Ну, вообще… Хорошо… И как бы трудно нам ни приходилось, сиротой я себя никогда не чувствовал.

На веранду выходит  Г а й д а м а к а, садится на перила, закуривает.

Е л е н а. Зажгите свет, Дмитрий Андреич… Выключатель у двери.

Г а й д а м а к а (всматриваясь в темноту). А я-то думаю — куда вы запропастились… (Включает электричество на веранде.)

Е л е н а. С сыном сумерничали… Я вот хочу вам наябедничать — они снова в поле собрались. Велите им отдохнуть.

Г а й д а м а к а. Трудовой энтузиазм — не электричество, которое можно включать и выключать. Пусть горит. (Помолчав.) Но сегодня у нас нет готовых делянок, и вам, Стогов, придется выспаться, как это ни печально.

В а л ь к а. После маминого ужина я готов на такую жертву. Пойду огорчу Локтеву. (Уходит.)

Г а й д а м а к а. Валентин собирается зимой работать в больнице? Что он будет там делать?

Е л е н а. Вы думаете, есть только одна стоящая работа — на лафетной жатке?

Г а й д а м а к а. Но это он уже умеет.

Е л е н а. Валя занимался у меня в сандружине. Хочет поработать санитаром.

Г а й д а м а к а. А вы этого хотите?

Е л е н а. Сын пользуется у меня полной свободой.

Г а й д а м а к а. Родительское невмешательство исповедуете? Или просто не верите в силу своего влияния?

Е л е н а (не сразу). Однажды я попыталась вмешаться в жизнь близкого человека… Ничего хорошего из этого не вышло. Ни для него, ни для меня. Теперь я признаю только один вид вмешательства — хирургическое, на операционном столе. А Валька… Пусть ищет. Жизненный опыт ему всегда пригодится.

Г а й д а м а к а. В этом вы правы, опыт — наш главный капитал.

Е л е н а. У вас есть дети?

Г а й д а м а к а. Начнем с того, что у меня и жены нет.

Е л е н а. Но ведь — была?

Г а й д а м а к а. Была… (Помолчав.) Была любовь — казалась взаимной. Была вера — казалась неколебимой. А в один далеко не прекрасный день, когда я пришел домой с путевкой на целину, выяснилось, что ничего этого и в помине не было… (Помолчав.) Вот вы верны памяти мужа, погибшего много лет назад… И вам не хотелось встретить еще кого-нибудь? Полюбить, обрести дом, новую семью, быть счастливой?

Е л е н а. Если бы счастье зависело от нашего желания, то, поверьте, мир не знал бы несчастливых людей. И потом, у меня есть дом и семья — Валька. Есть любимая работа. Уверяю вас, это не мало…

Из дома выходит  Н и н а.

Н и н а. Так и есть — гости умирают от жажды, а хозяйка любезничает под покровом ночной темноты!

Е л е н а. Вы правы, Нина Ивановна, я никудышная хозяйка. Через пять минут будет чай. (Уходит в дом.)

Н и н а. Ну, гонитель женщин, чем оправдаетесь? Я засекла — вы пробыли с ней наедине больше десяти минут.

Г а й д а м а к а. Меня язвите или Елену Михайловну?

Н и н а. Она тихоня, да вам я не верю… Не морщитесь, я вовсе не осуждаю. О, если вы сумеете ее расшевелить — честь и хвала вам будет! Не говорю уже о прочем… Елена у нас еще вполне… Да и вы… (Оценивающе разглядывает его.) Ведь недаром говорится: седина в голову, бес — в ребро.

Г а й д а м а к а (вздохнув). С вами побеседуешь — и снова начинаешь верить в человечество… (Уходит в дом.)

Н и н а (одна). Смейся, смейся… Зато уж я потом над тобой посмеюсь. (Уходит вслед за Гайдамакой.)