Московский миф

Мне совершенно всё равно —
Где совершенно-одинокой

Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом и не знающий, что – мой,
Как госпиталь или казарма.

И, далее:

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё – равно, и всё – едино.
Но если по дороге – куст
Встает, особенно – рябина…

(1934)

Чувство дома ушло, но осталась тянкая боль на том месте, которое в душе опустело. Вернуться – некуда. Но боль все-таки сочится из тайного лаза во времени: там, где пласты детства, там, где пласты юного счастья, дом существует. Вот только убежать туда можно лишь сердцем.

Москва невозможна без Христа, Москва вне православия – бессмысленна. Гаснут лампады у икон, и с ними гаснет свет в глазах Великого города…

Цветаева находилась в очень непростых отношениях с Богом. Иной раз дерзила Ему, иной раз смертно грешила и выставляла грехи свои напоказ. Но всё же… всё же… богоборицей она никогда не была, и никогда не отрекалась от имени Его. Весной – летом 1916 года появились ее «Стихи о Москве» – лучшее, что положил Серебряный век в копилку мифа о городе, облаченном в пурпур. Автор цикла очень бережно, очень любовно обошелся со старинными, по преимуществу православными преданиями.

С чем чаще всего связывает Марина Ивановна Москву в своем цикле?

Купола. «Сорока церквей». Кремль с «ночными башнями», со Спасскими воротами и «пятисоборным несравненным кругом». Иверская на Красной площади. Паломники, монашки, попы, а рядом с ними – «…московский сброд, / Юродивый, воровской, хлыстовский!»

Цветаева, перелистывая улицы московские, самоё себя на их фоне мыслит как «болярыню Марину», в будущем – странницу ко святыням, бредущую по Калужской дороге, по «колокольной земле московской».

И течет окрест, обступая ее, перекатываясь над ее головой, колокольный звон:

Семь холмов – как семь колоколов,
На семи колоколах – колокольни.
Всех счетом: сорок сороков, —
Колокольное семихолмие!

Появление цикла связано с прогулками по Москве рука об руку с Осипом Мандельштамом. Ему, «чужеземному гостю», пришельцу от чухонских палестин, Марина Ивановна дарит город, в то же время утверждая «неоспоримое первенство Москвы» над полночной столицей империи. Более того, Цветаева дает этому первенству обоснование, удивительно близкое тому, о чем говорили когда-то славянофилы. У них Москва выступала как сердце нации. У Марины Цветаевой – такое же сердце, по-матерински теплое к странникам, бредущим сюда со всех концов Руси:

Москва! Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси – бездомный.
Мы все к тебе придем.

И далее:

…А вон за тою дверцей,
Куда народ валит —
Там Иверское сердце
Червонное горит.

И льется аллилуйя
На смуглые поля.
– Я в грудь тебя целую,
Московская земля!

Цветаева – одна из всех поэтов Москвы, процветших в Серебряном веке, – могла вести диалог с великой петербургской поэтической культурой того времени, представляя свой город. Она одна умела, как равная, положить борозду между двумя великими душами двух великих городов, признавая высоту творческого круга северян.

Вот фрагмент этого диалога, обращенный к Александру Блоку:

У меня в Москве – купола горят,
У меня в Москве – колокола звенят,
И гробницы, в ряд, у меня стоят,
В них царицы спят, и цари.

И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Легче дышится – чем на всей земле!
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Я молюсь тебе – до зари.

И проходишь ты над своей Невой
О ту пору, как над рекой-Москвой
Я стою с опущенной головой,
И слипаются фонари…

(1916)

А вот обращение к Анне Ахматовой: