Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

Во-вторых, молодое поколение профессоров показало пример новых отношений со студентами. Большое значение имел здесь кружок Мерзлякова. В нем студенты, магистры, адъюнкты, профессора чувствовали себя собратьями, там не было учеников и учителей, разделенных служебными, сословными перегородками, всех объединяло общее увлечение поэзией, литературой. Дружеская беседа плавно переходила в веселое застолье. Характерно, что, например, С. П. Жихарев, не считавший профессоров вообще людьми своего круга, проводит тем не менее свои дни рождения в кружке Мерзлякова, среди собратьев-литераторов. Университет был пронизан дружескими объединениями, формальными и неформальными, но важно, что они являлись продолжением культурной жизни Москвы, не отделялись от дворянского общества. Споры переходили из светских салонов на университетские кафедры и наоборот. Профессор Каченовский, обязанный своим появлением в университете уже не Муравьеву, а следующему попечителю — графу А. К. Разумовскому, издавал один из ведущих литературных журналов Москвы «Вестник Европы», вызывавший иногда бурную полемику в среде писателей. Мерзлякову заказывали торжественные оды по случаю московских праздников. Свое характерное место в литературных кругах занимал третий попечитель университета П. И. Голенищев-Кутузов. Университет 1800-х гг. уже никак нельзя назвать замкнутым учреждением: он получает свое место в культурной жизни, а многие профессора достигают общественного признания. Одна из причин этого — появление молодого поколения профессоров.

Соответственно изменяется и образ жизни ученых. Гораздо меньше среди них людей, удаленных от света. Они хорошо известны Москве, выступают в журналах переводят книги, издают учебники, дают частные уроки. Доктор Мудров консультирует как знатных вельмож, так и простых горожан, члены Общества испытателей природы выполняют картографирование Москвы и уезда по заказу правительства и т. п. — тем самым, существование университета наглядно оправдывает себя в глазах общества.

Нужно, однако, заметить, что в рассматриваемый период молодые ученые еще только начинают свою работу в университете. Их деятельность продолжится после 1812 г., когда поколение, порожденное реформами Муравьева, вступит в зрелый возраст. До начала 1810-х гг. оно слабо представлено в совете университета, куда только в 1808 г. входят Венсович и Двигубский, в 1809 — Мудров, в 1810 — Мерзляков, в 1811 — Грузинов вместо умершего Венсовича, Цветаев и Тимковский. С 1809 г. Двигубский занял должность секретаря совета, заменив скончавшегося профессора Сохацкого. Некоторые профессора (Мудров, А. X. Чеботарев) находятся в коротких отношениях с профессорами старшего поколения, другие держатся независимо. Из всех молодых профессоров только Мудров в 1812 г. достигает поста декана. Однако к рубежу 1812–1813 гг., когда по разным причинам университет покинули 9 профессоров из числа служивших до начала реформ, можно говорить, что смена поколений совершилась.

1.4. Профессора-иностранцы

Отдельную группу в университетской ученой корпорации образовывали иностранные профессора. В «Былом и думах» Герцена мы находим следующую характеристику, отнесенную к «патриархальному периоду Московского университета», как автор называет время до 1812 г.: «Профессора составляли два стана, или слоя, мирно ненавидевшие друг друга: один состоял исключительно из немцев, другой — из не-немцев. Немцы, в числе которых были люди добрые и ученые, как Лодер, Фишер, Гильтебрандт и сам Гейм, вообще отличались незнанием и нежеланием знать русского языка, хладнокровием к студентам, духом западного клиентизма, ремесленничества, неумеренным курением сигар и огромным количеством крестов, которых они никогда не снимали. Не-немцы, с своей стороны, не знали ни одного (живого) языка, кроме русского, были отечественно раболепны, семинарски неуклюжи, держались, за исключением Мерзлякова, в черном теле и вместо неумеренного употребления сигар употребляли неумеренно настойку. Немцы были больше из Геттингена, не-немцы — из поповских детей»[103].

Герцен застал в университете уже очень немногих немецких профессоров из допожарного поколения. Его слова, как мы увидим, не вполне справедливые, нужно рассматривать как отражение тех рассказов и историй, которые оставили после себя немецкие профессора того времени, действительно осознававшегося москвичами как особый период в истории университета, хотя бы потому, что немцы-ученые, специально приглашенные в Россию, составляли около половины всех профессоров и в определенной мере определяли облик университета в глазах общества.