Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

Неправильно было бы думать, что Муравьеву не был важен уровень приглашаемых ученых. О каждом из них он старался получить объективную информацию, и его источниками были не только рекомендации Мейнерса. Многие подробности о жизни германских университетов попечитель узнает из писем студентов, путешествующих за границей[112]. Кроме того, почти все ученые, выбранные Муравьевым, имели опубликованные труды, и попечитель мог непосредственно оценить их научные возможности.

В результате его усилий в Москву на самом деле приехало несколько ученых европейской величины: Гофман, Буле, Фишер фон Вальдгейм, Маттеи. Директор ботанического сада в Геттингене Георг Франц Гофман, уже в 22 года получивший звание профессора и доктора медицины, прославился своим описанием германской флоры, подробнейшим гербарием, собранным во время многочисленных путешествий по Европе.

Молодой профессор Г. Фишер фон Вальдгейм окончил знаменитую Горную академию во Фрейбурге, где подружился с А. Гумбольдтом, изучал в Париже под руководством Кювье ботанику и зоологию и за применение его теории при описании дыхания животных получил степень доктора в Лейпцигском университете и прозвище «немецкого Кювье». Несколько лет он провел в Майнце, где руководил музеем натуральной истории, что предопределило выбор Муравьева, искавшего директора для университетского музея в Москве. Филолог и прекрасный знаток греческих рукописей, Христиан Маттеи уже преподавал с 1772 по 1784 г. в Московском университете. За это время он описал все греческие списки, хранившиеся в библиотеке Синода и Синодальной типографии, и познакомил с ними Европу. Своим неутомимым трудом он снискал себе известность и уважение как в ученом мире Европы, так и в России, и с радостью откликнулся на предложение Муравьева вернуться в университет и продолжить разыскания.

Особый интерес питал Муравьев к работам профессора Буле, одного из ведущих геттингенских ученых, товарища Грелльмана, Августа Шлецера, Геерена. Иоганн Теофил Буле вырос в семье придворного хирурга Брауншвейгского герцога, получил прекрасное воспитание в придворном гимназическом Коллегиуме, с 16 лет писал стихи, в 19 лет опубликовал свою первую научную статью. Молодому человеку с прекрасными манерами, умом и талантом доверили обучение юных принцев Англии и Ганновера. (М. Н. Муравьев мог найти здесь параллель со своей биографией.) Но больше, чем придворная жизнь, молодого Буле привлекала наука и литература. Он изучает труды античных философов и классиков нового времени. В период некоторого упадка интереса к античности своими работами он стремился к его пробуждению: в течение нескольких лет Буле публикует все сочинения Аристотеля. С 1787 г. он на полтора десятилетия становится профессором философии в Геттингене, активно издает научные работы, участвует в различных журналах. Его опыт и научные интересы как нельзя лучше соответствовали желаниям Муравьева ввести широкое изучение античного наследия в России, развить у московской читающей публики художественный и научный вкус. Буле не сразу согласился на приглашение Муравьева, но, прибыв в Москву, стал одним из самых деятельных его помощников. Настроения Буле в это время хорошо выражает письмо, посланное им Мейнерсу 19 декабря 1804 г.: «Когда я сравню свое нынешнее положение с геттингенским, то мне кажется, что до сих пор я был связан по рукам и ногам. Теперь чувствую я себя свободно. Каждую неделю подвигаемся мы вперед, и от того, что мы делаем, иногда даже и от одного письма, зависят в будущем большие свершения этой великой нации»[113].

Справедливости ради укажем, что подобные мысли владели не всеми немецкими учеными. В конце 1805 года в Москву, последним из немецких ученых, прибыл профессор уголовного права Христиан Штельцер. Сразу же после приезда начал сказываться характер профессора, вечно неудовлетворенный, видевший вокруг себя только плохие черты, что выразилось в том, что Штельцер (единственный из немцев!) посылал в Геттинген письма с бесконечными жалобами и даже просил ходатайствовать о том, чтобы его отозвали назад в Германию. В восприятии университета и его недостатков у Штельцера всячески подчеркиваются худшие стороны. «У нас 50 студентов и никто и понятия не составил, что такое уголовное право. Дети знати стыдятся учиться там, где почти все студенты из мещан и на казенном счете». В университете не понимают ни латыни, ни немецкого, никто не желает идти на юридическую службу, а хотят только на военную и придворную, причем «азиатское высокомерие заходит так далеко, что они хотят знать все, а не знают и того, что известно немецкому школьнику» (письмо от 1806 г.)[114].