Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

Таким образом, к 1803 г. еще нельзя говорить о существовании какой бы то ни было группировки иностранных профессоров в Московском университете. Работавшие здесь немцы не играли самостоятельной роли в преподавании и управлении университетом и (за исключением Шлецера) типологически были близки к старшему поколению русских профессоров. За следующие несколько лет ситуация резко изменилась. В 1803–1805 гг. Муравьев пригласил в Москву 11 ученых из Германии. Прибытие новых профессоров обычно происходило следующим образом: ответив на письмо Муравьева положительно, ученые, по представлению попечителя, зачислялись на русскую службу, и им выделялось жалование. Муравьев посылал каждому из ученых определенную сумму денег (до 2 тыс. руб.) на путевые расходы — эти деньги также помогали профессорам завершить все дела, удерживающие их в Германии (например, издание своих печатных трудов и т. д.). Приехавшие в Москву профессора немедленно получали свое жалование, накопившееся со времени поступления на службу, что давало им начальные средства на обустройство в Москве. Этот порядок, заведенный Муравьевым, был выгоден иностранным ученым, но вызывал в дальнейшем нарекания со стороны Министерства народного просвещения и в конечном итоге был отменен, и даже покидающих Россию прежде двух лет службы профессоров обязывали возвращать путевые деньги, что было им весьма затруднительно[106].

Новые профессора, заметно отличаясь от уже работавших в Московском университете иностранцев, обладали определенными общими чертами: все они принадлежали к единой германской научной школе, сложившейся в это время и имевшей своими центрами Геттинген, Лейпциг, Виттенберг, Кёльн, Галле, Иену и другие университетские города. В таком выборе профессоров сказались симпатии Муравьева к научной среде протестантской Германии, давшей образец и для университетского устава 1804 г. Четверо приглашенных преподавали в Геттингене, многие другие учились там — что неудивительно, поскольку основным посредником Муравьева на переговорах с учеными был геттингенец Мейнерс. Следует, однако, задаться вопросом: насколько оптимальным был выбор Муравьевым иностранных профессоров? В какой степени этот выбор оправдал себя впоследствии? Существует, например, такой отзыв Николая Тургенева, сначала учившегося в Московском университете (1807–1808 гг.), а затем оказавшегося в Геттингене и имевшего возможность сравнить уровень преподавания. Восхищаясь лекциями своих любимых геттингенских профессоров политической экономии и истории, он восклицает: «Ах, когда бы вместо Штельцера, Гофмана и им подобных выписали к нам Геерена, Сарториуса и подобных им\ Тогда бы можно было Муравьеву похвастаться своим выбором. Но… к ним также бы (мало) ходили слушатели». По его мнению, на одну вводную лекцию Геерена, посвященную русской истории, можно променять все лекции его пансионского учителя профессора Черепанова. «Говорят, что Сарториуса приглашали к нам в Москву — какая разница, если бы вместо Шлецера имели мы Сарториуса»[107].

Конечно, наивными кажутся надежды Тургенева на то, что в Москву переехали бы ведущие профессора Геттингенского университета. Напротив, Мейнерс даже советовал Муравьеву приглашать скорее талантливых молодых преподавателей, которых легче склонить оставить Германию, чем маститых профессоров. Множество препятствий удерживало ученых от путешествия в Россию, и главное — очень смутные представления об этой стране, ее народе, обычаях, уровне просвещения, даже у весьма образованных людей. Н. Тургенев передает свой разговор с историком Геереном: «Я начал с ним говорить и между прочим о собрании редкостей нашего Баузе; от него перешла речь к Гейму; я сказал ему, что он читает на русском языке. Геерен, как будто удивившись, спросил у меня: Ist es erlaubt Russisch zu Iesen?[108] Трудно или и невозможно вообразить себе вопрос смешнее этого, тем более от человека, который, как видно, хорошо знает русскую историю и статистику. (Иные спрашивают, можно ли писать на русском стихи, иные с утвердительным тоном говорят: In Russland ist ailes Catholisch[109]; иные спрашивают, есть ли какая-нибудь разница между греческою и магометанскою религиями!) Вообразите себе при этом спрашивающего немца, тон его, с каким он спрашивает, и тогда можете представить себе мою досаду при этом»[110].

Тем не менее, и среди немецких ученых находились энтузиасты, желавшие распространять просвещение в России. Едва получив приглашение Муравьева и самым первым дав на него положительный ответ, этой идеей загорелся профессор Грелльман, преподававший в Геттингене всеобщую статистику и историю, и даже склонил своих товарищей Буле и Гофмана отправиться с ним вместе. Грелльман ехал в Россию с обширными планами научной работы, но преждевременная смерть его не позволила им осуществиться[111].