Москва 1979

— У меня такого не случается, — Тоня пожала плечами. — Ну, чтобы хотела одна сидеть сиднем. Я была там этим летом, тетка просила съездить. Потому что она свое сокровище, одного оставить не может, — а то упьется до смерти. В деревне плотник нашелся, ну, крышу починить. И кое-что по хозяйству… Торчала там одна целыми днями, как дура. Страшно ночевать. В деревне тридцать с лишним дворов, а живут — полтора старика. Таких деревень вокруг десятка два, даже больше. На них — один сельсовет. Но давно уже никто не пашет и не сеет. Рыбу ловят артельно. На лето дачники приезжают, а осенью — пустота. Нет, надо было все-таки дом продать. Я хотела на море, но вместо этого поехала комаров кормить. Если нужно, забирай ключи и езжай.

Она взяла со стола конверт с деньгами, ушла, долго копалась в комнате, наверное, деньги прятала. Вернулась с пачкой "Космоса", положила на стол два ключа на стальном кольце, четвертинку тетрадного листа и химическим карандашом записала адрес, на всякий случай.

— Вот. Вернуть не забудь.

— Я памятливый, — сказал он. — Слушай, что-то устал я сегодня. На работе запарка. Поспать можно у тебя? Часок хотя бы?

— Разумеется… Постелю на диване. Там Васенька спит. Правда, ты плохо выглядишь. Неприятности?

— Не совсем. То есть, — да. Куда без них…

Комната обставлена по моде конца шестидесятых: открытые книжные полки, на них черно-белые фотографии Есенина с курительной трубкой, Хемингуэя с седенькой бородкой, бесформенный журнальный столик на трех рахитичных ножках, вытертые кресла в форме раковин. У одной стены кровать, у другой — раскладной диван. В дальнем углу картонный ящик с детскими игрушками. Борис сказал, что стелить ему не надо, он и так заснет, как убитый, но все равно скоро уходить, — неотложные дела.

Он лег на диван, подложил под голову подушку, накрылся пледом и спросил, где телефон. Оказалось, все как раньше, — аппарат только в коридоре, чтобы установить его в комнате, нужно разрешение соседки. Но та возражает, — дескать, у меня больное сердце. Боится, что Тоня вечерами будет долго разговаривать, — а у нее случится приступ, понадобится вызвать "скорую помощь", — телефон занят. Короче, соседка — вредная тетка, мнительная. Тоня погасила свет и ушла. Стала греметь тарелками на кухне, что-то переставляла, потом все звуки стихли. Он вытащил из-под ремня пистолет и положил его под подушку.

Борис лежал и смотрел в темный потолок. Он спросил себя: почему Тоня не сделала научной карьеры? В чем причина? В этом долгом странном взгляде, которым она ласкала бутылку? В ее дрогнувшей руке, когда подняла стакан? Как хорошо, что его любовь кончилась, не переродилась в болезненную привязанность, похожую на душевную болезнь, от которой было бы трудно освободиться, — легче умереть.

Он задремал. В коридоре скрипнули половицы, приоткрылась дверь. Тоня придушенным шепотом спросила, спит ли он. Не получив ответа, постояла минуту, прислушиваясь к его дыханию, вышла и плотно прикрыла дверь. Не включая света в прихожей, присела на стул, сняла трубку телефона, стоявшего на тумбочке. Услышав голос Гончара, тихо сказала:

— Борис пришел. Да, почти два часа назад. Что? Нет… Сейчас он спит. Нет, точно. Я только что к нему заходила. Спит, как убитый. Он и раньше так спал. Ляжет, закроет глаза — и все. Когда, прямо сейчас? Не спешите. Да, да… Если надо будет, я его задержу. Не важно, как. У женщин есть свои способы. Мы все умеем, если надо, если необходимо…

На другом конце, видимо, положили трубку, не дослушав монолог Тони. Там торопились. С площади Дзержинского сюда ехать на машине минут двадцать, не меньше. Они же не на реактивных самолетах летают. Тоня ушла на кухню, села на табурет. Через минуту она увидела, что дверь в ее комнату открылась, там горит свет. Борис вышел в прихожую, громко объявил, что убегает, потому что проспал лишнего, — надо было будильник поставить. Тоня выскочила из кухни, — походка нетвердая, — когда он уже влез в ботинки и натягивал пальто.

— Господи, ты что как ужаленный? — она смотрела внимательно, стараясь угадать, слышал ли он разговор. — Посиди еще хоть немного. Прошу… Я даже тебя не рассмотрела как следует.

— Не могу. Говорю же — я проспал.

— Ради всего, что с нами было, — подари мне полчаса.

— Не могу. Но если настаиваешь, заеду на днях.

Он улыбнулся, шагнул к ней, обнял за плечи, чмокнул в щеку, почувствовал запах табака и десертного вина. Тоня не знала, чем его удержать. Повисла на руке, крепко прижала ее к своей большой груди, но не подействовало, но он ловко освободился, вышел из квартиры и ринулся вниз по лестнице, даже лифта не стал дожидаться.

* * *

Две бригады оперативников, — в общей сложности десять человек, — приехали к дому на Бронной на трех темных "Волгах". Трое поднялись на лифте, позвонили в дверь Чаркиной. Она открыла сразу, зажгла свет в прихожей, отступила от двери и сказала:

— Не торопитесь, он ушел. Минут десять назад.

Оперативники оттеснили Чаркину от двери, осмотрели квартиру. Гончар позвал хозяйку на кухню. Он стоял посередине, засунув руки в карманы бежевого плаща.