Москва 1979

Борис сдал анкеты в отдел кадров и втайне надеялся, что о нем забыли. Как положено, документы переправили в КГБ, там их проверили контрразведчики, затем бумаги вернули туда, откуда они пришли, еще какое-то время в них копались местные обкомовские кадровики, по второму кругу сверяли имена отца, матери, дедушек и бабушек, всех близких и далеких родственников, выясняли происхождение. Не было ли среди предков Бориса священников, крестьян-кулаков или особ голубых кровей, близких царскому двору. Уточняли, был ли кто из родни во время войны на оккупированных немцем территориях, в плену или среди перемещенных лиц, имел ли судимость и, если да, по какой статье. Еще раз проверяли, не скрыл ли Борис каких-то данных о себе, когда заполнял анкету, например, нет ли среди родственников евреев, а если есть, почему это не отмечено в документах.

Вопросов было много, даже очень много. Но главное, все эти проверки сейчас были особенно не ко времени, — Борис был чист, и родственники сплошь русские, положительные, в тюрьмах не сидели. Но никогда не знаешь, чем закончится эта возня, копнут поглубже, глядишь, — что-то вылезет. Изредка Борис вспоминал о той анкете, думал, что времени уже с избытком прошло, раз о нем не вспоминают, — тем лучше, значит, его кандидатура для работы в партийном аппарате не подходит, — и хорошо. Но третьего дня позвонили со Старой площади, назвали день и час, когда нужно придти, его будет ждать заведующий сектором печати МК КПСС Сергей Сергеевич Круглов.

Борис заглянул в холодильник, сказал "черт", взял сумку и вышел на улицу. На улице прохладно, но в ближайшем магазине "Казахстан" духота нестерпимая. В середине дня у прилавков всего несколько женщин. Есть сметана вразвес, сыр "Пошехонский" по три рубля двадцать копеек, "Российский" по три сорок, дешевая колбаса по два двадцать кончилась, вместо нее дорогая прессованная ветчина "Останкинская", — три семьдесят, еще есть яйца, тоже дорогие, — рубль тридцать за десяток.

Магазин большой, три отдела, считается исключительно хорошим, — в ближних домах живет много разного начальства, но хлебного отдела здесь нет, — надо идти на угол Банного переулка, — не очень далеко, но так можно в обком опоздать. Борис пробил в кассе чек и встал в короткую очередь у прилавка. Перед ним тощий сутулый мужчина среднего роста в заношенном пиджачке и матерчатой кепочке.

Человек снял кепку, вытер платком плешь, обрамленную темными с проседью волосами. Повернулся к Борису, взглянул на него глазами, похожими на влажные маслины. Господи, — это же Булат Окуджава. Борис и раньше мельком видел его здесь. Окуджава жил рядом, в новом доме светлого кирпича в Безбожном переулке, — дом называли правительственным. Борис подумал, что сейчас удобный случай, можно запросто обратиться к любимому поэту, сказать добрые слова, выразить восхищение стихами и песнями… Можно сказать: я чувствую то же, что и вы, вижу мир таким, каким видите его вы, но у меня нет дара воплотить эту картину в точные поэтические строфы, в двух словах сказать то, чего вообще словами выразить почти невозможно. А вот у вас получается, — метко, лирично…

Борис вспомнил, как лет десять назад, после демобилизации из армии, поехал в Киев к приятелю Володе, который работал тогда в газете "Киевский комсомолец". Именно в те дни приятель помогал с организацией двух концертов Окуджавы в местном клубе. Первый концерт прошел при таком стечении народа, что небольшой зал был забит битком. Окуджава подошел к микрофону, сказал несколько слов и начал петь. Зал мгновенно затих, люди вдохнули и забыли выдохнуть. Борис сидел в первом ряду, он тоже замер и перестал дышать.

Аккорды Окуджавы были неуверенными, голос слабым и ломким. Он дрожал как свеча на ветру и, казалось, вот-вот погаснет. Но вдруг набрал силу, подчиняя себе сквозную тишину зала, этих людей, очарованных магией слов и музыки. Публика собралась не песни слушать, а стать свидетелем чуда. Наверное, это чудо случилось.

На следующий день, когда народ пришел на второй концерт, двери клуба оказались заперты изнутри, висело объявление "По техническим причинам закрыто". Это из обкома партии был звонок, кто-то из местных начальников решил, что концерты вредные, идеологически не выдержанные, надо прикрыть лавочку. Но второй концерт все же состоялся.

Володя сказал: "Ну, что теперь делать… Давайте все ко мне. Там что-нибудь придумаем". Запало в память: по вечерней улице брел Володя с Окуджавой, а за ними по тротуару следовала колона народу, темная, притихшая в ожидании нового чуда. Квартира Володи была переполнена, входная дверь открыта настежь, люди стояли на лестнице, сидели на подоконниках. Во дворе у подъезда собралась большая толпа. Тогда микрофон подключили к усилителю, большие самодельные аудио колонки вынесли на лестницу. Люди замерли, притихли… Над этой тишиной зазвучали гитарные аккорды, слабый голос Окуджавы… Возможно, этот человек знал ответ на главный вопрос мироздания: зачем мы живем?

* * *