Москва 1979

Гончар поднялся и сказал, что есть срочные дела, и вышел в коридор. Допрос, видимо, затянется до утра, а ему надо перекусить. Он шагал по коридору и думал, что веры Зозуле нет. Наверняка он из любопытства все-таки посмотрел негативы. Человек на свою беду любопытен, а у Зозули три курса строительного института, он кое-что понимает в чертежах. Конечно, он мало что смог разобрать на тех негативах, а если разобрал что-то, наверняка успел забыть. И все-таки он видел чертежи, но не хочет в этом признаваться…

Глава 28

Федор Павлович, отец Бориса звонил, просил приехать к нему в Дмитров, мол, есть серьезный и весьма срочный разговор, но не для телефона, надо увидеться, посидеть, закусить, выпить по рюмке и только тогда… Но Борис откладывал визит, да и о теме предстоящего разговора он догадывался. Мать умерла от рака четыре года назад, отец все годы жил один, но добрые люди сообщили, что к нему в гости стала заворачивать одна женщина Полина Сергеевна, положительная и симпатичная. Работает диспетчером в автобусном парке, вдова. И вроде бы отец хотел жениться, но что-то удерживало его.

Может быть, он считал нужным сначала обсудить такой поворот судьбы с сыном, — отец человек старой закалки, прошедший фронт, дважды тяжело раненый, ему ничего не давалось легко и дешево, за все платил полную цену, а то и две. Поэтому к жизни относился серьезно, даже слишком серьезно, а к любым переменам, — недоверчиво. Тянуть резину дальше было нельзя, хоть и ехать не хотелось, но надо. Борис сложил в спортивную сумку кое-какие продукты, из еженедельных заказов, что выдавали на работе. Четыре банки тушенки, импортной, сделанной в республике Сомали, несколько пачек макарон, шпроты, овощные консервы, банку растворимого кофе и несколько пачек индийского чая. Он добрался на метро до вокзала, купил в автомате билет, два часа трясся в электричке, а потом автобусом ехал на другой конец города.

Дом отца стоял на окраине, старый сруб с резными наличниками и небольшой застекленной верандой, в палисаднике разрослись кусты золотого шара и шиповника. Выдался теплый день, солнце стояло высоко, припекало, Борис вышел из автобуса, прошел с полкилометра и толкнул покосившуюся калитку. Отец сидел за домом на скамейке, строгал какую-то деревяшку. Он был одет к приезду сына в пиджак и рубашку, застегнутую на последнюю пуговицу. Поднялся навстречу, ткнувшись в шею колючей щекой.

— Сынок, — сказал он. — Молодец, что приехал, Боря. А я уж не ждал… То есть ждал… Ты на машине?

— На электричке. Машина в ремонте.

— Эх, мне бы ее посмотреть. Я бы тебе живо ее на ход поставил.

Борис вспомнил, что они не виделись уже почти полгода, и за это время отец еще сильнее похудел и потемнел лицом. Прошли в дом, здесь после уличного солнца было темно и прохладно, отец собрал на стол, — видно, что заранее готовился, — кастрюля щей, правда, без мяса, огурцы, помидоры, бутылка водки.

На первый взгляд, в доме ничего не изменилось за последние четыре года. Только обои в цветочек пожелтели, а фотографии в рамках, висящие на стенах, — поблекли. Еще полы стали пружинить, видно доски подгнили. Мать старалась изо всех сил показать, что здесь живут не бедные люди, — и у нее получалось. Но сейчас бедность дома сделалась слишком заметной. На комоде стопка газет, отец состоял в партии, выписывал "Правду" и "Социалистическую индустрию". Самое удивительное, — он эти газеты читал, иногда — верил прочитанному.

Выпили водки, поели щей, — и на душе сделалось веселее. Отец полез в бельевой шкаф, долго копался, перекладывая с места на место застиранные тряпки. Вытащил две толстых тетради в твердых переплетах, свои фронтовые дневники, положил на край стола. Как уж он сумел на передовой что-то писать в этих тетрадках и не угодить в особый отдел, — загадка природы, но ведь сумел как-то. Борис пару раз заглядывал в отцовские записи. Простые предложения, рубленный стиль. Война, Сталинградская битва, а на ней двадцатилетний лейтенант, у которого, если рассуждать здраво и холодно, не было никаких шансов выйти живым из этой мясорубки и вернуться.

Он попал на фронт мальчишкой, вышел в отставку капитаном, наверно, он остался жив, потому что из четырех лет войны, почти два года провалялся в госпиталях с тяжелыми ранениями. После войны ему дали инвалидность, но он отказался, — считал, что неприлично молодому мужчине в калеки записываться. Вот он отец, живой и относительно здоровый. Он не собирается умирать, даже на пенсию не хочет, он работает начальником автомобильной мастерской строительной механизированной колонны. Всю жизнь ремонтирует чужие машины, долгие годы о своей мечтал, но так и не скопил на нее денег.

— Я хотел вот что попросить, — сказал Федор Павлович. — Ты ведь мои фронтовые записи читал? Из нашего полка народа осталось — всего ничего. Пусть люди узнают о тех, кто погиб, кто жизнь отдал… Я раньше ездил девятого мая встречаться с однополчанами, ну, к Большому театру. Но давно уж никто не приезжает. И живы если, здоровья нет.