Москва 1979

— А я думал, ты об этой женщине поговорить хочешь. Ну, посоветоваться. Вроде как она тебе жена, хоть и брак не регистрировали.

— Соседи что ли донесли? Вот люди… Слушай, мы с ней уже давно в отношениях. А записываться идти, — ноги не несут. Ну, какой к черту из меня жених. Пусть все остается, как есть, без росписи. Мы с ней поговорили и так решили.

— Ну, тогда все понятно. Валяйте. Совет да любовь. Познакомишь с невестой?

— В следующий раз. Хотел я об этих тетрадках потолковать. Кто знает, сколько мне осталось. А это память. Знаешь, что я тебе скажу. Уже через полтора года будет 26-й съезд партии. Мы, фронтовики, многого ждем от съезда. На адрес съезда уже письма пишут. Это большое событие. Главное, чего мы ждем…

— Слушай, отец. Давай начистоту. Мы ведь с тобой дома сидим, а не на партийном собрании. Неужели чего-то доброго можно ждать от этих стариков из Политбюро ЦК. Они живут собственными болезнями, хворями, лекарствами… Им не до чего давно нет дела. Многие давно из ума выжили, не помнят имен собственных внуков. Так чего же от них ждать? На что можно надеяться?

Отец пожал худыми плечами.

— В Политбюро ЦК хоть и старики, но заслуженные люди. Вот возьми того же нашего родственника Шубина Вадима Егоровича. Светлая голова. Таких бы людей побольше. При случае поклон ему передавай. Я хоть Шубина всего раз в жизни и видел, — на твоей свадьбе, — но понимаю, какого калибра это человек. А ведь из самых низов вышел.

— Да я не только про него…

— Сынок, Политбюро рано или поздно обновится. А партия останется. Посмотри, сколько в стране умных честных людей. Придут на смену старикам молодые коммунисты. А сегодня, сейчас фронтовики ждут, чтобы Волгограду снова вернули имя Сталина. Чтобы снова Сталинград стал. Вот это — главное.

Господи, вот что оказывается главное… Отец безнадежен, и разговоры по душам не имеют смысла. Каким образом он прошел войну, трудные и голодные послевоенные годы, каторжный труд за сущие гроши, почти за спасибо, и сохранил веру в трухлявые коммунистические догмы. Он что, не видит или не хочет видеть, что происходит вокруг него? Интересно, как бы поступил он, узнай долю правды о своем единственном сыне, мелкую крупицу правды? Не поверил. А если бы поверил, если бы пришлось поверить? Он бы просто умер от горя. Сын — изменник родины. Сын предал то, чему всю жизнь служил отец, за что воевал. Перенести такое — тяжелее, чем пережить смерть любимой жены. Ружья или пистолета у него нет. Наверное, он вобьет гвоздь в притолоку и повесится на единственном галстуке, в котором ходит на партийные собрания.

— Ты как-то вспоминал войну и удивлялся. Фашисты, воевавшие за две с половиной тысячи километров от Германии, ели три раза в день горячую пищу. Даже бордели у них были за линией фронта. И оружие, и боеприпасы. А русский солдат на своей земле подбирал с земли лежалую падаль. Ты сам под Харьковом ел дохлых лошадей с червями. Саперной лопатой рубил эту падаль и ел. А теперь, на старости лет, Сталина вспомнил. И сколько русских солдат без толку погибло в той харьковской мясорубке? До сих пор историки сосчитать не могут, — потому что астрономия.

— Сталин о многом не знал. Ему не рассказывали, боялись рассказать, что на обед у солдата. Не знал он этого… В этих моих дневниках та мысль, ну, чтобы вернули городу имя Сталина. Поэтому я бы очень тебя попросил как-то похлопотать, чтобы какие-то отрывки были в газете опубликованы или еще где… Это очень важно. Ты вроде говорил, в какой-то газете у тебя хороший друг работает? Ну, так, может быть, можно что-нибудь пристроить?

— Значит, ты за этим просил меня приехать?

Федор Павлович налил рюмки под ободок.

— На тебя посмотреть хотел. Поэтому и просил.

— Хорошо, — вздохнул Борис, спорить с отцом не имело смысла. — Покажу дневник приятелю. Он работает в журнале "Молодой коммунист". К годовщине победы над Германией им всегда что-нибудь такое нужно. Воспоминания, мемуары…

— Ты уж похлопочи. А теперь давай за покойницу, тетю Катю. Земля ей пухом. Жаль не смог на похороны приехать, болел.

— Знаю, знаю. Что ты оправдываешься…

Посидели еще часок, Борис засобирался: путь неблизкий, а завтра на работу. Отец пошел провожать до остановки, долго ждали автобуса. Небо опустилось и нахмурилось, со стороны пустоши подул ветер. Борис уговаривал отца идти домой, но тот не уходил. Когда оба совсем продрогли и решили ловить попутную машину, автобус все-таки пришел. Борис втиснулся на заднюю площадку и через стекло видел, как отец стоит на обочине и машет ему вслед рукой. Стало жалко отца, жалко до слез. И вспомнил его слова: "Спасибо, сынок, что чай привез. Хороший этот индийский чай".

Глава 29