Москва – Багдад

Как говорится, зерно упало в плодородную почву, потому что Гордей любил писать, просто писать — ему нравилось выводить буквы, связывать их в слова, из слов собирать фразы. Пусть сначала они не несли глубокого смысла, пусть были только любовью к сотворению графики текстов, но со временем, когда будет освоена форма письма, оно потребует и смысла.

Так думала Елизавета Кирилловна, и не ошиблась.

Когда она заболела, опечалив родных, то отец и сын не отходили от нее, словно пытались своим присутствием, дыханием и упорством придать ей сил для победы над болезнью. Все понимали, что она умирает, и она в том числе. И все пытались насмотреться друг на друга впрок. Но насколько бы им этого хватило?

— Сынок, — в один из дней сказала Гордею мать, — что же ты сидишь тут?

— А что? — встрепенулся Гордей.

— А кто будет писать хронику моего выздоровления? — она специально сказала о выздоровлении, чтобы не произносить противных фатальных фраз, и без того разъедающих ее мозг, ведь она так и не смогла докопаться до причин, почему это случилось именно с ней и как это произошло, когда началось.

— Да, мама, — кивнул мальчик, сосредоточенно нахмурившись. — Ты права.

И он пошел в свою комнату. Дверь, через которую лежащая на диване, под окнами, мать и он, сидящий за письменным столом, видели друг друга, оставил открытой. Вот так и прошло время их последнего свидания на земле. Издали они иногда перебрасывались фразами, но редко — умирающая не только слабела, но и проявляла нелюбовь к суете, к пустословию. Приблизительно она знала, о чем пишет сын, наблюдая его согнутую над столом фигуру.

Вот тогда-то записки Гордея и начали по-настоящему наполняться конкретностью и глубинным смыслом. Он не только описывал мать, ее состояние, переживания отца, приходы докторов и другие события в доме, но писал о своих переживаниях и мыслях. Он извлекал из памяти прошлое, вплетал его в эти дни, пытался что-то проследить и сделать выводы. Только о будущем писать не смел — знал, что мамы там не будет, а значит, то время торопить и призывать нельзя. Фиксируя минуту за минутой, не пропуская мелочей, которые через месяц или год будут иметь громадное значение, он просто связывал три их судьбы в один печальный монолог.

— Извините, — неожиданно прозвучал возле него женский голос, — вас зовет Елизавета Кирилловна.

Подняв голову, Гордей увидел мамину сиделку и понял, что мама окончательно ослабела, коли не смогла позвать его сама. Значит, счет пошел на дни... Он молча встал из-за стола, неслышно прошел в комнату больной.

— Мама, — тихо позвал.

Елизавета Кирилловна лежала с закрытыми глазами. Но, почувствовав его присутствие, улыбнулась и показала рукой на стул.

Гордей сел, а мать начала говорить, как будто продолжала недавно прерванный разговор. И ее слова так странно и тесно переплетались с тем, о чем писал и думал Гордей, что он даже не удивился, а лишь отметил и их неразрывную мыслительную связь, и мамину прозорливость.

— Сынок, мелочей не бывает, — назидательно сказала она. — Помни это.

— Хорошо, — поспешил ответить Гордей, но мать движением руки попросила его молчать.

— Можно сколько угодно подготавливать завтрашний день, тщательно все предусматривая, однако он все равно может найти щель в твоих стараниях и пойти своим порядком. Тут ожидаемое тобой и предусмотренное Богом выступает в равных долях, или, как в народе говорят, — тут бабушка надвое сказала, — Елизавета Кирилловна опять прибегла к спасительному фольклору. — Никогда не знаешь, из какой незаметной фразы, встречи, события — из какого пустяка — проистечет то, что завтра-послезавтра станет для тебя главным и определяющим вопреки, казалось бы, здравому смыслу. Поэтому не упускай из поля зрения ничего. Береги с вниманием свое время, свою жизнь. В ней нет незначительного, в ней все — истоки твоих новых событий и деяний. Все записывай и иногда перечитывай.

— Я записываю, — прошептал Гордей.

Он видел, что мать устала и понимал, что это назидание — вовсе не назидание, а ответ на мучившие ее вопросы. Скорее всего, она нашла причину своей смертельной болезни. И видимо, себя одну винила в ней, поэтому конкретно говорить не хотела и облекла предупреждение для сына в общие фразы.

Гордей вернулся к столу и тут же все записал, добавив и свой вывод: «Раз мать упрекает себя, говорит о проигнорированных пустяках, значит, считает, что могла бы вовремя выявить болезнь и помочь себе, если бы была внимательной».

А в один из последних дней, когда Елизавета Кирилловна еще не впала в беспамятство, из которого так и не вышла, она опять призвала Гордея к себе и повела совсем неожиданный разговор.

— Ты пишешь? — спросила коротко.

— Да, мама, — ответил Гордей.

— Некоторые церковники считают, что человека отличает от животного творческое начало. Но это не совсем так.

— Не так? — удивился мальчик.