Москва – Багдад

— Так ведь надо же что-то есть в дороге. Тут поблизости жилья-то нет, надеяться не на кого. Отведаем еще не раз и сайгачатины, и мяса косули, и зайчатинки, и дичи всякой.

Иногда в зарослях вдоль дороги Гордей примечал высиживающую птенцов дрофу. Сидит себе, головкой крутит да глазом косит, словно прикидывает, насколько опасен ей этот гул и скрип, что по дороге ползет. Но сама самочка, серенькая и в темных пятнышках, не очень броская внешне; ее можно и не заметить в траве. А вот петух, с красной головкой, белым воротничком, с шейкой принаряженной, длинным хвостом, с белыми да зелеными пятнами по бокам — красив. И намного крупнее своей подруги. А токует как — то вроде кукует, по кричит хрипло, то издает протяжные скрипучие звуки. В общем, узнаваемо.

Вскорости после этого разговора с погонщиком случилась тревожная встреча — им перекрыло дорогу семейство вепрей, правда, шедшее по своим делам с весьма мирными намерениями. Молодая и резвая веприха, почти черная, остромордая, с бугристой спиной, похрюкивая, изучала дорогу. Она сосредоточенно обоняла тропу и поспешала вперед, ведя за собой шестерых поросят. А те крошечные крупноголовые создания, коричневатые, с темными полосками вдоль тела, быстро бежали за ней, семеня на высоких ножках. При этом успевали отвлечься на сторону и что-то ковырнуть носом. Шествие замыкал гривастый и клыкастый кабан, чуть светлее мастью, с буроватым отливом, с более длинной щетиной, ровный своей тучной массой. Он шел в арьергарде, оглядывался по сторонам, обнюхивался и определенными звуками сообщал, что поблизости нет опасности.

— Они достаточно красивы, — шептал Гордей отцу, для чего-то залегая в телеге на сене, как в засаде. — Смотри, какие чистые. А говорят, что свиньи грязнули.

— Они, мой друг, видимо, идут с водопоя, где выкупались, — предположил отец. — А россказни об их нечистоплотности вызваны тем, что, купаясь в иле, кабаны избавляются от своих паразитов. Это для них лечебные процедуры. И в линьку они так делают, когда их кожа зудит от выпадения подшерстка. Иногда они смывают этот ил и тогда их поверхностный покров проветривается и получает обильный приток кислорода к порам кожи, оздоравливается значит. А иногда специально оставляют на себе тонкую корку засохшего ила. Это как-то связано с их самочувствием. Возможно, так они спасаются от укусов кровососов. Ничего в природе, голубчик, не делается зря да попусту, неоправданно.

— Это я уже понимаю, отец.

Пришлось остановиться и пропустить вепрей, что погонщики сделали с величайшим почтением и бережностью. Казалось, зверь и человек, почуяв друг друга, послали взаимные знаки уважения и заверения в доброй воле, дали понять о незлобивости, об уступчивости, и разошлись с полным пониманием друг друга. Трогательно было наблюдать эту сцену.

***

Вставало солнце, поднималось над землей, плыло по небу, неимоверно вращаясь в ореоле своих лучей, и снова погружалось в горизонт, словно срывалось откуда-то с прочного места и падало в бездну. И тогда наступал вечер, затем ночь, ибо со светилом уходило то, что дороже всего ценилось людьми, — свет и тепло. Наступала то утренняя, то вечерняя заря, по своей продолжительности строго отмеренная временем преодоления линии горизонта солнечным диском. И ни разу ни утру, ни вечеру не удалось изменить этот порядок.

Рождение утр и вечеров всегда сопровождалось усилением ветра. Уж таков закон природы. Так, будто сам пробуждался он от сна, этот вечно молодой страж порядка, добрый наблюдатель. А после пробуждения будто пробегал он по земным просторам для их контроля и принятия решения: можно ли уже открывать зарю — можно ли выпускать бешенный, пылающий, брызжущий расплавленной материей диск из клетки, на дневной променад, чтобы еще больше устал он и угомонился, или можно ли его загонять в клетку на покой. Солнце — это тот же зверь, страшный и необузданный, добрый к нам лишь условно, поскольку он равнодушен, в нем убит любой инстинкт — и страх, и привязанность. А значит, мы знаем, чего от него можно ждать. И это уже является нашей победой — маленькой и временной, хотя человеческой жизни не хватает, чтобы ею насладиться, ибо живет каждый из нас еще короче той победы.

Ночи на юге красивы, вопреки тому, что темны до черноты, таинственны, непредсказуемы и дышат мистикой и колдовством. Они красивы своей бархатистостью, осязаемостью, вечерним теплом и утренними прохладцами, своей говорливостью, ибо нет в них той глухой тишины, которая так пугает живую душу в горах, в хвойных лесах, на равнинах тундры или на безбрежье спокойного океана. Нет, степные ночи неумолчны: тут и шорох трав, и стрекотание кузнечиков, и бесконечный шепот лиственных деревьев, особенно тополей — грустных ночных говорунов.

И небом своим красивы — огненным и теплым, с полосой Млечного Пути на нем, с четно выделяющимися созвездиями, с Лебедем, Большой Медведицей и Полярной звездой, по которой легче найти скрывающуюся от глаза Малую Медведицу, с Большим Летним Треугольником.