Москва – Багдад

Собиратель трав растерялся. Он никак не мог постичь, что запрет греха направлен не на угоду Богу, а на то, чтобы защитить его от самого себя, от собственных бездумных поступков или от непредусмотрительности. Он привык думать, что этот запрет направлен на его ущемление, на ограничение его прав, его свободы — просто на унижение его перед Богом, которому все можно.

— Бог живет исключительно духовной жизнью, поэтому мирские дела его не касаются, вот тебе и кажется, что ему все можно. А Богу все это просто без надобности! — пояснил ему Гордей.

Долго еще Гордей помнил то потрясение, какое испытал собиратель трав, выслушав его. Этот человек все бормотал какие-то обрывки фраз, которые можно было собрать приблизительно в такую мысль: «Теперь понимаю: не укради, ибо тогда и у тебя украдут, да еще мстить начнут, что есть большая для вора опасность...», «Да-да-да! Все аукнется...» Так он и ушел с этими своими открытиями и восклицаниями на устах.

Каково же было удивление Гордея, когда этот собиратель трав в одно из ранних утр появился опять, приведя за собой целую группу друзей и родственников. Он оставил их на улице, а сам вошел в аптеку. Гордей, как всегда, сидел в кресле за своим столиком, справа от входа, и что-то писал.

Вошедший не поздоровался — боясь помешать занятию Гордея, а покорно ждал, когда тот почувствует его присутствие. Наконец Гордей поднял голову:

— Ты опять с травами? — удивился он. — Что-то слишком быстро.

— Нет, я с друзьями и родственниками.

— Зачем?

— Расскажи им про грех, а то у меня плохо получается. А ведь они тоже должны правильно это знать, верно?

— Верно, — согласился Гордей, раздумывая, где ему удобнее поговорить с пришедшими. Но лучше собственного сада, разбитого во дворе дома, ничего придумать не смог. — Если это ненадолго, то пройдите в наш сад. Там тень и тишина, правда, сесть не на что...

— Мы и на дорожках посидим, — собиратель трав махнул головой, вроде показывая на те дорожки, — подстилки у нас всегда при себе, — и он показал пустой мешок, что висел у него за поясом.

Беседа затянулась на многие часы, и Гордеевы слушатели ушли от него только перед наступлением жары.

Подобные беседы, видимо, возникали часто и в них находил Гордей отраду. Они знакомили его с народом, в толщу которого он попал, позволяли изучать и совершенствовать языки, давали пищу уму, потому что задаваемые слушателями вопросы порой расширяли круг его собственных размышлений. Сад стал местом их постоянных встреч. Вскоре его живописный вид дополнили небольшими валунами, на которых можно было сидеть, так что теперь около полусотни слушателей легко могли разместиться в тени кустарников и видеть и слышать говорящего с ними человека. Гордей выезжал к своим посетителям в кресле и оставался в нем до конца беседы. Лишь в редких случаях, когда сам был взволнован, мог встать и, опираясь на палочку, пройтись по свободной аллее между рядами сидящих людей.

Неизъяснимой благодатью, несуетным покоем и величавостью веяло на людей от него. И люди замирали — только глазами провожали высокую статную фигуру да чутким обонянием ловили прохладные ароматы трав и кореньев, окутывающие ее. Редко-редко какая-нибудь из женщин тянулась к Гордею рукой, чтобы прикоснуться хотя бы к его одеждам и через это прикосновение причаститься к чарам той великой земли, которая родила этого человека, к ее силе и красоте, к ее высокому духу.

Гордей понимал свою миссию — для месопотамских ассирийцев, давно-давно в историческом прошлом потерявших свою славную родину и теперь живущих дрожащей от неуверенности кучкой среди врагов, принесших им потери, разорение и это страшное одиночество на земле, — он олицетворял ту силу, которая способна была защитить их. Он был посланником той таинственной, малопонятной силы, лучиком того далекого солнца, по велению Бога протянутым к ним, пришедшим с простым и понятным словом. Он должен был приготовить их — по сердечному расположение и по настроениям ума — к восприятию России, куда они стремились своими надеждами. И приготовить так, чтобы через православие эти люди, если судьба их так качнется, влились в русский народ с любовью, легко и без принуждения.

Мир Гордея