Москва. Квартирная симфония

У дочки уже была приходящая няня, я в поте лица расселяла страждущих, приобрела, подобно Игорю, первые б/у «Жигули»; и в мою скромно припаркованную под окнами белую «семерочку» летели сырые яйца. Происходило сие преимущественно под покровом темноты. Иногда сквозь сон я слышала характерные звуки шмяканья яиц о твердую поверхность. По утрам обнаруживала крышу и стекла машины облепленными подсохшими желтками с застрявшими в них осколками скорлупы. Выводить на чистую воду местное окружение означало бы встать с ними на одну доску и бесконечно скандалить.

Живя в этом доме, я успела ощутить всю трагичность и напасть завистливой полунищенской жизни. Моя коммуналка в Савельевском переулке с, казалось бы, хронически уставшими друг от друга людьми виделась мне, даже и в последний год проживания там, верхом изысканности, порядочности и человечного отношения друг к другу. Никогда бы не поверила, что на отдельно взятом мини-пятачке московского Западного округа, в непосредственной близости от пафосного Кутузовского проспекта, возможен такой концентрат злобы и зависти, если бы не окунулась в этот черный смолистый вар сама.

Правда, со временем нашелся в здешнем людском соре прекрасный нежный цветок. Хрупкая, тонюсенькая тростиночка с огромными оленьими глазами – девочка Юля. Моя шестилетняя к тому моменту дочь, часами размазывающая суп по тарелке, тщательно выкладывавшая узорчатые венки из овощей по бортам, за милую душу уплетала с Юлей черный хлеб с солью. Как такое было возможно? По выходным Юля (ей было лет одиннадцать) звонила в дверь и спрашивала ангельским голоском: «Вы отпустите нас вместе погулять?» Я соглашалась: «Конечно, отпущу, только чтобы я вас видела в окно». Я диву давалась, откуда в Юле столько любви. Ведь не младшая ей сестра моя дочь, не облюбованная с ранних лет ненаглядная кукла. Юля таскала моего ребенка на руках, радостно кружила ее, крепко ухватив за подмышки. Мне казалось, от таких стараний Юля вот-вот переломится. Выходя на балкон, сквозь решетки я взывала: «Юля, не надо, она для тебя слишком тяжелая». «Нет, легкая, пушинка!» – Юля возвращала мою дочь на землю и под прицелом ядовитых взглядов местного народонаселения целовала в макушку. А вокруг носились и улюлюкали мальчишки – соседские отпрыски. Они играли в армию и солдатскую столовую (во что еще могли они играть в здешнем дворе?). Мальчишки раскладывали на скамьях палисадника листья лопуха – мнимые казарменные миски и кричали: «Девчонки, давайте с нами!» Вскоре прибегала запыхавшаяся от восторга моя дочь: «Ма-ама, у нас там торжество и экзест! (Так она называла экстаз.) Можно нам черного хлеба с солью?!»

Если Юля предлагала погулять с моей дочерью, я могла быть спокойна за настоящее и будущее своего ребенка.

Муж часто приезжал навещать дочку. Он уже два года работал врачом частной клиники, приобрел подержанную, но вполне приличную «тойоту», оделся в хорошие вещи и до определенной степени начал сорить деньгами. Мы все еще не развелись с ним. Он по-прежнему предлагал остаться вместе. Кое-кто из знакомых говорил мне: не будь дурой, наконец-то заживешь. А я не могла, даже ради нашей дочки, войти в этот омут второй раз. «Что тебя останавливает? – спросил он в один из своих приездов. – У тебя появился кто-то?» «Нет, я просто не люблю тебя», – ответила я. Я должна была произнести эти слова еще в Коктебеле. Тогда я струсила. Смалодушничала и на платформе метро «Курская», когда он догнал меня и выхватил из рук чемодан. Произнесенные слова и сейчас дались мне ценой неимоверных усилий. Но они были правдой. Спустя некоторое время он сказал, что некая девушка ждет от него ребенка. Мы наконец развелись.

* * *

Однажды (с расселения моей коммуналки минуло почти четыре года) позвонил Митрофан Кузьмич, непонятно откуда вызнавший номер моего телефона, и сказал:

– Не верил, не ждал, не гадал. Третий этаж. Кирпичный дом в дубках да сосенках у метро «Пионерская». Воздух как в деревне. Ух-х, обжился, обустроился, красота! Сам почти пионером стал. Хоть женись в который раз! Молодец, Ксанка, подбила всех на подвиг! Сама-то как? Верблюд горбный где теперь бытуеть, не знаешь?

– Не знаю, Митрофан Кузьмич.

– А я знаю! В Кремлевской стене! – загоготал он. – Да шучу, шучу, сам не в курсе. Ляд с ней, пусть живеть-наслаждается, мне теперь не жалко.