Москва. Квартирная симфония

– Стукнуло сорок семь, хоть выбегай на улицу, хватай любого за штаны и тащи домой. Такое сексуальное влечение. У медиков называется бешенством матки, так? Мерзкий, конечно, термин. – Хозяйка квартиры исповедуется мне за лепкой пирожков на кухне. – Двадцать пять лет с мужем ничего подобного не переживала. Вдова в сорок пять. А тут неодолимая тяга. Прошлой весной расписались с Давидом.

Первая партия пирожков, смазанных сверху взбитым яйцом, плывет на противне в духовку. Изумруд в пару каратов на левой руке, милые пальчики с маникюром, ухоженное лицо с аккуратной стрижкой, приятный грудной голос не вяжутся с ее сермяжными половыми откровениями. Не вяжется с ней и алюминиевая, сродни общепитовской, широченная кастрюля, откуда, шваркая по стенкам, она черпает столовой ложкой пахучий мясной фарш.

– Мужу, – шмякает она фарш в раскатанные кругляши теста (быстрота ее пальцев поражает), – было всего пятьдесят два. Замдиректора крупного предприятия. Жили прекрасно, ни в чем отказа не было ни мне, ни этой стерве. Дома в выходной – внезапный сердечный приступ, скорая не успела спасти. Работа дерганая, командировки частые, нервы чем успокаивать – едой, конечно. Любил вкусно поесть, да и на ночь, да и с рюмочкой, а то и не с одной. Не вырывать же из рук. Уважал вечерние обеды из трех блюд и закуску – селедочку с лучком. Какой после этого секс?

Женщину зовут Инга. Стерва, выясняется через пару минут, – их общая с умершим мужем дочь Марьяна двадцати четырех лет.

Дом желтого кирпича левым крылом выходит на Комсомольский проспект, правым на 3-ю Фрунзенскую. Две просторные комнаты и балкон смотрят с пятого этажа в уютный, подернутый липкими майскими листочками двор, кухня – на 3-ю Фрунзенскую. Месторасположение дома, планировка квартиры – мечта многих.

Для кого этот конвейер пирожков? Неужели обсессивно-компульсивный невроз? В нагрузку к бешенству матки потребность постоянно занимать руки. Тогда, пожалуй, лучше не связываться… Вскоре я узнаю: пирожки – ее непосредственная работа. Оставшись без мужа, надо было чем-то зарабатывать. Не сдавать же в ломбард драгоценности – ювелирную память об умершем и, как планировалось до недавней поры, наследство для Марьяны. (Теперь-то никакого наследства!) Два года назад (совет умных людей) пригождается опыт приготовления домашних обедов.

Инга обслуживает три коммерческие фирмы поблизости. Готовит обеды сотрудникам – частично в офисах, частично у себя дома. Руководители даже небольших компаний могут себе позволить хорошо оборудованные кухни и персональных поваров в офисах. Платят достойно.

– Вообще-то, она семейная, – распахнув шире кухонную форточку, углубляется Инга в личную драму, – замуж рано выскочила, в девятнадцать лет. Метила в богатую семью. И добилась своего, внедрилась. Муж – избалованный урод, золотая молодежь. На уме только баксы. Дочке четыре года. Живут рядом, напротив, через два дома, в огромной квартире с его родителями. Она у них в содержанках, не работает, якобы при ребенке, хоть и няня, и домработница регулярно приходят. Я иногда просила ее помочь, когда зашивалась, – праздничные застолья, дни рождения и так далее. Все равно бьет баклуши – маникюр, педикюр. Она соглашалась через губу, ленивая, как арабский шейх. Вместе на Усачевском рынке закупали продукты. В тот день я на рынок пошла одна. Попросила ее капусту нашинковать. Возвращаюсь – в квартире глухая тишина. С кухни никаких звуков. Капуста как была – непочатый кочан, нешинкованная… И запах, запах характерный… Давид часто анашой баловался. Он же к родственникам с утра собирался… У него старший брат с семьей на «Бабушкинской». Заглядываю в спальню, и в глазах потемнело. Лежат оба, откинувшись на спины, отдышаться не могут, остывают после совокупления. Она как ни в чем не бывало встает голая, нагло так плечом поводит: «Ну, я в душ». Прошествовала мимо меня, как будто меня нет, как будто я пустое место. Меня заколотило. Истерика. Схватила трубку, уже не помню, что ее мужу, кретину Вадику, кричала. Давид вскочил, хрен свой трясущимися руками в брюки запихнул, трусы с пола в карман – и сбежал. С тех пор не появляется. Моложе меня всего на два года, тварь. В отцы ей годится. – Открыв дверцу духовки, Инга проверяет вилкой готовность пирожков.

– А кто, простите, Давид по национальности? – пользуюсь я короткой паузой.

– Грузин из знатного рода. Фамилия Гвалия.

«Ну-у-у», – думаю я.

Сеанс столь интимного откровения со стороны клиентки на первой встрече – перебор даже для меня. Зачем тогда я нарушаю профессиональные границы, задаю вопрос не по квартирной теме? Мне бы увидеть правоустанавливающие документы, дать оценку квартире и ретироваться. Но Ингой движет неосознанная жажда психотерапевтического участия. Ей нужно перейти незримый Рубикон и там, за Рубиконом, попытаться воскреснуть. Посторонний человек в таком деле – наилучшая, главное, безопасная кандидатура. (Вспомним поезда и самолеты.)