Москва-Лондон

— Изотка, отойдем-ка за тот бурелом, уж больно шумно тут стало... Хм... гляди, как резвятся жеребчики-то наши стоялые! Ну и ладненько... потрудились, чай, на славу, теперича и отдохнуть не грех... Девок повезешь в становище медвежьей тропою. Свяжи надежно да пасти ихние позатыкай на-глухо — чтоб не кусались да не орали... как сейчас. Дочку дворянскую... вон ту, что волосы на себе выдирает, в моей землянке надежно припрячешь. Голову в миг единый снесу, коли кто до меня отведает ягодку сию! И помолиться не успеешь...

— Ладно... не стращал бы... пуганый уж...

— Девку дворовую бери на себя... тоже ягодка спелая... Ну, не мешкай!

— А ты, воевода?

— О чем не сказывают, о том не допытываются! Вытащи свой нос из моих щей, не то найдешь там пару клещей... Ступай, нечего глазеть... Эка невидаль — баба на себе мужиков ублажает...

— О Господи... пошто... пошто отдал меня извергам... на поругание эдакое... при детях-то моих... Заступись, Владыко-о-о-о...

— Убийцы!.. Нелюди-и-и-и!..

— Звери дикие!.. Навоз козлиный!..

— Господи... явись же... терзают... исчадия ада!..

— Тьфу, дура... орет непотребное... Велика ли беда-то — всего десяток мужиков потоптали ее малость... Эй, не брыкайся! Иначе...

Глава II

Казалось, могуЧие сосны царапали небо своими мощными кронами. Они, чудилось, сдирали с него тонкие лоскутья темно-серой кожи, оголяя нежную голубизну недоступного тела. Впрочем, таких лоскутьев на небе было сейчас совсем немного...

День близился к закату...

Мороз заметно крепчал...

Мужик с головою зарылся в свой огромный тулуп, полностью предоставив своей сильной коренастой лошади, обросшей непомерно длинной шерстью, самой выбирать дорогу в этом царстве полнейшего бездорожья дремучего северного леса...

Время от времени мужик лениво высовывал голову в рыжей лисьей шапке и оглядывался назад, где лежал привязанный к саням пленник.

Вот и сейчас мужик обернулся, коротко кашлянул и хрипло спросил:

— Эй, жив покуда, щенок?

Не получив ответа, он тяжело повернулся спиною к лошади, все так же неторопливо шагавшей между деревьями, и увидел неподвижно лежащее тело мальчика. Лица его не было видно: островерхая суконная шапка, отороченная золотистой беличьей шкуркой, закрывала даже рот пленника...

Мужик отодвинул шапку и открыл лицо.

На него не мигая смотрели широко раскрытые серые глаза — сухие

и искрящиеся такой невыносимо лютой ненавистью, что мужик невольно вздрогнул и передернул плечами...

— Ишь, звереныш, каков... весь в отца своего бешеного... — злобно пробормотал он, в сердцах снова накидывая шапку на лицо мальчика. — А вот погляди-ка на меня еще эдак-то, живо глазищи выдавлю!..

— Волк... — услышал он вдруг ясный и чистый детский голос.

— Где? — Мужик мгновенно выскочил из саней, упал в глубокий снег, запутавшись в тулупе, поднялся, остановил лошадь, закрутился вокруг своей оси... — Где? Где... волки? Один? Стаей? Ну?

— Стая.

Мужик сорвал с мальчика шапку, схватил всей пятернею его белесые густые волосы и приподнял голову все с теми же немигающими глазами почти к самому своему длинному и плоскому лицу, утонувшему в дремучей черной бороде.

— Где волк? — шипел он в лицо мальчика. — Где стая? Ну?!

— Вон...

— Где?

— Ты... А там — стая... Волки! Волки! Волки! Вол...

Удар... Колючие искры... Удар... Удар... Рычание... Темнота... Все или... Нет, не убил покуда... Удар... Удар... Волки... Люди... Волки... Волки... Люди-волки... Теперича — все... Убил насмерть...

— Забью, гаденыш! У-у-у, семя дворянское...

Мужик выпрямился и глубоко вздохнул. Потом поглядел на свои руки и на кровавое месиво, во что было им превращено кукишное детское лицо с большими и бесстрашными, совсем взрослыми серыми глазами, и проговорил:

— Эй, змееныш, жив покуда ай нет? Ишь ты, кровищи-то сколь... Сытно, видать, кормленный-поенный... Дышишь еще ай уже того... нет? — Он нагнулся и подставил свой правый глаз почти вплотную к тому месту, где, по его мнению, должны были бы находиться губы строптивого мальчишки в этом кровавом месиве. Глаз не дрогнул. Мужик выпрямился, пожал плечами и поежился. Потом вытер руки снегом, перекрестился и пробормотал: — Кажись, унянчил дитятко напрочь, что и не пикнуло...

Достал топор, большим пальцем проверил его остроту, еще раз вздохнул и перерубил веревки, которыми мальчик был привязан к саням. Сбросив бездыханное тело на снег, он тяжело упал в сани, с головой уйдя в огромный тулуп...

Лошадь слегка всхрапнула и пошла дальше своим путем...

...На него смотрели огромные, с какими-то синеватыми всполохами, неподвижные, словно примерзшие глаза. Их было великое множество — этих странно и страшно мерцающих глаз...

— Волки! — выдохнул он.

Леденящий душу страх, от которого, казалось, вот-вот остановится сердце, поставил его на ноги и прижал к толстому телу сосны.

Ничего...

Темнота...

Он хотел протереть глаза и вдруг закричал от страшной, режущей и непереносимой боли — словно глаза натерли железными опилками... Эта страшная боль в глазах, свист и колокольное гудение в ушах, кровяные ручейки