Москва-Лондон

— Челобитные есть на князя Бориса Агафоновича, — проговорил Адашев.

— У-у-у... из суздальских удельных... боярина Николая Ивановича Большого тестюшка дорогой... боярин не из малых... Говори, Алексей, чем народ возмутил наместник-то наш вологодский!

— И народ, и тебя, государя нашего...

— Смелый князь-то! — Иван скривил рот в презрительной усмешке. — Ну, говори, говори!

— Ропщет народ вологодский на теснения княжеские. Де жен да девок малолетних с сыном своим за долги берет. Корм себе со всего взимает,

с каждого рубля доходного по шестидесяти и более копеек в свою казну гребет. Де суд чинит не по сути и не по закону, а по посулу знатному. В войско твое сено не поставил ни в прошлом году, ни в этом к походу казанскому. Врал тебе, государю, будто погнило все от дождей непрестанных, ан оба лета сухими были, сена скосили втрое против обычного да Литве все и продал себе в прибыль великую. Два года казне ни копейки не передал. В этом году в Сретенье собрал обоз знатный с налогом меховым со всей земли вологодской. По перечню в челобитной товару там всяческого окромя мехов тысяч, пожалуй, на двадцать, а уж меха те оценить на глазок вообще невозможно. Везти тот обоз назначил князь дворянина твоего Саватеева Василия, мужа тебе, государь, хорошо известного. Тот присовокупил к обозу княжескому еще и свой, собрал всю семью свою да челядь дворовую

и тронулся на Москву. Ан не дошел: людишки князевы, разбойники лесные, всех перебили, а обоз многоценный угнали. Некие люди вологодские доподлинно видели главаря разбойников этих по кличке Воевода и слышали, как князь говорил с ним о деле сем и обещал убийце и вору тому выхлопотать для него дворянство и поместье знатное за обоз тот и иные его заслуги перед князем. Где теперь обоз тот — неведомо, только кто-то в палаты княжеские отрубленную голову Воеводы того подбросил: де погляди, князь, на помощничка своего!

— Дворянин-то где, говоришь? — не спросил — проскрежетал сквозь зубы царь.

— На колья его взяли разбойники, все нутро на землю выпустили со смехом сатанинским, — вставил свое слово игумен Левкий, — а жену его всем своим стадом там же взяли на глазах детей дворянских, коих след покуда утерян. Всем миром вологодским со замением крестным к тебе, государь, идти собрались за судом справедливым супротив кривды да теснений великих. Суди, государь, праведно, утешь народ свой верный. Чудовские отцы Божьи молебен Всевышнему воздадут о даровании тебе сил да разума в защите сирых да немощных, без вины обиженных да казненных без чести. Дворян Саватеевых тож ко Господу представим...

— Что еще на князе, Алексей Федорович? — продолжал скрежетать сквозь зубы царь.

— Всего перечислено в трех челобитных четыреста вин княжеских разных, и все более — тяжких...

— Взял... князя... татя сего?

— Да с сыном, на коем злодейств и того больше!

— Допросил уж?

— Твоей воли испросить хотел, государь. Да и доставили их сюда лишь сегодня под вечер стрельцы некие от всего мира вологодского...

И тут наконец Ивана прорвало. Он вскочил с кресла и закричал:

— Воры! Воры! Воры! Вырву... вырежу... вырублю древо сие ядовитое! Под корень! Против царя своего воруют! Помню, помню, бояре, все ваши козни, да ложь, да кривды в пору малолетства моего, все помню, всех помню, всем гнева моего праведного мало не покажется! Разбойников плодите, родовитые? Вор вора греет, вор вора любит да жалеет! Уничтожу в державе своей воровство сие! Под корень! В пытошную! Все!

И он выбежал прочь из Комнаты...

Князья Курбский, Мстиславский и Курлятев понимающе взглянули друг на друга, вздохнули, троекратно перекрестились и последовали за царем.

Дьяк Висковатый единым поклоном попрощался с князьями, митрополитом и Левкием и, на ходу что-то шепнув Адашеву, вышел из Комнаты...

Сильвестр с Адашевым поспешили за царем, а митрополит Макарий тихо сказал Левкию:

— О царском вкладе в Чудов завтра помыслим вместе после заутрени. Благослови тебя Господь, отче. Да... душу казненного князя Бориса помянуть не запамятуй...

Глава XI

Знакомый монах вместе с еще двумя своими собратьями принес в келью, где разместились стрельцы, столько горячей и холодной снеди и пития, что ее, вероятно, могло бы хватить на ужин всей братии Чудова монастыря.

— Вкушайте на здоровье, служивые, — сказал монах. — Поди, оголодали в дороге-то дальней да долгой. Пленники ваши едва ведро похлебки не выжрали. Слава богу, само ведро хоть уцелело... И помолиться-то перед едой позабыли...

— А и нечего было кормить-то их... — глухо пробурчал один из стрельцов. — Наелись ранее за три жизни наперед...

— Игумен приказал... Да и не по-христиански это — последний раз

в этой жизни в куске хлеба человеку отказать.

— Это... это как же тебя понимать-то надобно, святой отец?

— Царев приказ пришел доставить ваших пленников в главную пытошную. А из той преисподней... — монах истово перекрестился, — живым выходит один лишь царь...

— А когда?.. Когда?.. Ну... Это...

И без того ломкий, с хрипотцой голос стрелецкого старшины вовсе сломался от волнения. Он закашлялся и замахал руками от злости...

— Чего — когда-то? Суд, что ли?