Однако говорят, что после смерти Павла Петровича изумрудная печать тайно появилась в Москве – в легендарной Оружейной палате. Оттуда ее тайно и с особой охраной переправили в тогдашнюю столицу – Санкт-Петербург. И немудрено, что когда 31 марта 1814 года русские войска вступили в Париж, окончательно победив армию Наполеона, на указательном пальце императора Александра I ярким смарагдовым лучом переливался некий старинный перстень, который можно было использовать и как печать. Получается, что исчезающий изумруд снова вернулся неисповедимыми путями. Потом и легендарная гадалка Ленорман, которую царь российский удостоил аудиенцией, свидетельствовала, что на пальце победителя-самодержца был изумрудный «перстень Силы». Впрочем, Ленорман хоть и была провидицей, но судьбу драгоценному перстню не предсказала. Да и до того ли ей было? Достаточно, что ей пришлось предсказать трагическую судьбу некоторым русским офицерам, тем самым, что в будущем стали декабристами-бунтовщиками. И стоит отметить, что Ленорман не хотела делать столь ужасных предсказаний…
А вот изумрудный бродяга после возвращения из Парижа не появлялся на публике. И опять же неизвестно, то ли он затерялся сразу же по прибытии в Петербург, то ли потом. Но среди перстней Николая I, вступившего на престол после внезапной смерти брата Александра, такого кольца не было. Куда исчезла смарагдова печать – тайна. Но приоткрылась она только в 1880-х годах, во времена царствования императора Александра III. Говорят, у него старинный изумрудный перстень-печать имелся. И ведь поразительно: царствование этого монарха прошло на удивление спокойно. А ведь его батюшку, Александра II, убили террористы-первомартовцы. Но при Александре III внутренняя и внешняя политика оказалась такой «сильнодействующей», что император вполне мог сказать: «Пока русский царь ловит рыбу, Европа подождет!»
Однако после смерти Александра III никакого изумрудного перстня-печати не обнаружилось. На престол вступил его сын – Николай II. Чем закончилось его правление – известно. Не известно только, куда же опять исчез легендарный смарагдовый авантюрист. А может, еще сыщется? Кто знает…
Ненасытная
Я не знаю. Я не знаю.
Но меня томит мечта:
Может быть, – от нас сокрыта —
Есть Иная Красота, —
Выше всех красот открытых.
Я ее люблю, боюсь…
Может быть, – в ней – смерть, убийство,
Но я к Ней иду, несусь!
Старые коллекционеры честно предупреждали начинающего: «Не увлекайся, Павлуша! Собирание картин – дело сумеречное. Разные художники разное изображают: любовь, страх, ненависть. А ты все это в свой дом понесешь – станешь чужие чувства переживать, чужими страхами маяться. А еще попадаются такие картины мистические. Особливо портреты почивших красавиц. Заглядишься на такую, а она из тебя жизнь-то и высосет…»
Такие разговоры Павел Михайлович Третьяков слышал не раз, да только плечами пожимал: известное дело, коллекционирование – пагубная страсть. И коварна, и азартна, и расточительна. Вот и сегодня Третьяков из бюджета вышел.
Поехал спозаранку «по художникам». К одному на чердак еле забрался. Там вся теснехонькая мастерская холстами заставлена. Картин много, а на столе – корка хлеба. Видать, не берут картины-то. Сам хозяин уж пожелтел с голодухи, а за занавеской его жена кашляет. Посмотрел Третьяков холсты – не бог весть что, но один эскиз стоящий. Вынул «катеньку», да совестно стало. А тут из-за занавески еще и писк послышался – видать, детеныш голодный…
В общем, оставил Павел Михайлович в той убогой мастерской 300 рубликов. Возвращался в свою контору на Ильинке, ругал себя: разве можно за эскиз столько денег платить?! Да только как вспомнится голодный писк, сердце щемит – все бы отдал…
Правда, особливо и отдавать пока нечего – не миллионщик! Тятенька покойный, Михаил Захарович, оставил сыновьям в 1851 году капиталу по 100 тысяч. Павлу Михайловичу было тогда почти 19, а Сергею Михайловичу – 17 лет. Сестрам состояние было отписано особо. С тех пор за 20 лет в текстильной торговле Павел нажил еще 200 тысяч: по московским меркам – деньги не особо большие. Но как не помочь простым русским художникам?..