Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма

Когда высотники смотрели на город издалека, с вершины башни на Ленинских горах, или ближе к центру, со шпиля здания на Смоленской площади, Москва виделась им совершенно по-новому. И в рассказах высотников сама эта новизна часто становилась основой для метафоры, как это происходит в рассказе Мартынова, напечатанном в 1952 году. Кульминационный момент настает, когда молодой рабочий в упоении смотрит на городской пейзаж, расстилающийся внизу, под золотой звездой, которую недавно водрузили на шпиль университетского небоскреба. «Туман растаял, и вся Москва стала видна как на ладони», – писал Мартынов. С вершины здания он увидел, как «советские люди строят свое прекрасное будущее! Они мечтают не о войне, а о мирной, счастливой жизни!»[632] Высотник как будто наделялся особенно острым восприятием: он видел не только городскую среду, но и советское общество в целом. Заняв там, в поднебесье, уникальную выигрышную позицию, строитель небоскребов обретал умение постигать и оценивать происходящее внизу. Конечно, не все высотники смотрели на мир таким же оптимистичным взглядом, как Мартынов.

В массовой культуре позднесталинской поры московских высотников идеализировали и прославляли почти так же, как до них чествовали других советских героев. Этот термин уже применялся раньше: в 1930-е годы это слово чаще всего употреблялось по отношению к советским авиаторам – их называли «летчиками-высотниками». Как и в США, в Советском Союзе межвоенные годы были порой великих летчиков-испытателей. В СССР авиаторы 1930-х годов покорили воображение народных масс своими отважными полетами в Арктику. (В 1937 году в разгар чисток советские летчики впервые высадились на Северном полюсе, а затем побили мировой рекорд по полетам большой дальности, совершив перелет из Москвы в Соединенные Штаты через Арктику[633].) С 1941 года и в течение всей войны советские граждане постоянно слышали о военных подвигах летчиков-высотников. Но к концу 1940-х слово «высотник» уже стало употребляться – по крайней мере, в Москве – по отношению к рабочим, занятым на строительстве небоскребов. Как летчики в прежние годы, эти строители тоже вызывали народное восхищение тем, что бесстрашно штурмовали новые высоты.

Неудивительно, что летчики и строители небоскребов так тесно связывались в сознании советского общества: ведь достижениям тех и других сопутствовала очень похожая символика. Их общая цель – покорение новых высот (при помощи самолета или небоскреба) – вырастала из одного устремления. И это не было исключительно советским феноменом. Как пишет Аднан Моршед, с начала до середины ХХ века «небоскреб часто мыслился городским двойником аэроплана»[634]. И в самолетостроении, и в строительстве небоскребов проектировщики рассчитывали на сочетание технологий с живой человеческой силой и отвагой: от них зависела красота зрелищ, которым предстояло развернуться на фоне неба. И самолеты, и небоскребы были одновременно прекрасны и возвышенны, они внушали и восторг, и ужас.

Людей, строивших эти здания, можно было описывать похожими словами. В 1930-е годы в Нью-Йорке газетчики день за днем следили за возведением Эмпайр-стейт-билдинг и публиковали очерки о смелых рабочих, называя их «небесными парнями» и «строителями-поэтами»[635]. Эти люди, которых обессмертили фотографии Льюиса Хайна, отличались таким же этническим разнообразием, какое будет типично для их советских коллег двумя десятилетиями позже. И любой житель Нью-Йорка, оказавшись в послевоенной Москве и услышав рассказы о здешних высотниках, обязательно вспомнил бы похожие репортажи, которые публиковали в американских газетах в межвоенную пору. Однако советская пресса непременно подчеркивала разницу между монументальными стройками в СССР и заокеанскими небоскребами. Если американские рабочие трудились ради капиталистического «прогресса», то советские – во имя грядущего коммунизма. Но, пожалуй, главное различие заключалось в том, что высотники воспринимали свою работу на стройках как продолжение военных подвигов.

В конце 1940-х московских высотников быстро ввели в пантеон советских героев революционных и военных лет. Уже в восприятии 1930-х годов рабочие-строители были важными фигурами, однако из-за колоссального размаха послевоенного восстановления страны после разрухи эта категория рабочих вышла на первый план. Писатели и власти старались создать прочные ассоциативные связи между послевоенным строительством и героизмом в военную пору. Рабочий, изображенный на обложке майского номера журнала «Крокодил» за 1953 год, заявлял: «Мой отец отстаивал Сталинград, а я отстраиваю» (илл. 6.3). Многие из молодых московских высотников могли бы рассказать нечто похожее о геройстве своих отцов и матерей, а другие и сами воевали на фронте. Этому военному опыту придавали большое значение на стройплощадках: поперек стальных каркасов будущих зданий натягивали большие транспаранты с лозунгами на военные и патриотические темы, например: «В мирные дни» и «Слава великому Сталину» (илл. 6.4).