В отличие от палестинского прототипа собор Нового Иерусалима не стиснут никакими соседними постройками, стоит свободно, имея великолепный круговой обзор. Нарочито приданный ему облик «града» очень органично соответствует и градообразному облику всего монастыря с его внутренними постройками и стенами с шатровыми башнями на них. Но «град» продолжается и далее, за стенами обители. Особой часовней была отмечена вершина «поклонной» Елеонской горы. На берегу Иордана, близ стен монастыря стоял скит патриарха Никона, по замыслу его наверняка должны были быть отмечены храмами близлежащие и хорошо видимые горы Фавор и Ермон, уже отмечалось монастырской постройкой Вифания. Далее следовали и прочие образы святых мест «обетованной земли». Так что не только патриарх- строитель, но и его современники, в том числе и враги, воспринимали весь комплекс «подмосковной Палестины» как единое целое.
В грамоте иерусалимскому патриарху Нектарию по поводу суда над святейшим Никоном в 1666-1667 годах патриархи Александрийский Паисий и Антиохийский Макарий писали: «... в такое прииде напыщение гордостный Никон, якоже сам ся хиротониса патриарха Нового Иерусалима, монастырь бо, егоже созда, нарече Новым Иерусалимом со всеми окрест лежащими, именуя Святый Гроб, Голгофу, Вифлеем, Назарет, Иордан»639. Таким образом, современники патриарха Никона прекрасно понимали двоякое значение «подмосковной Палестины» как образа исторической Святой земли и одновременно - образа «новой земли» Царства Небесного. Это окончательно выявилось во время судебных заседаний по «делу» патриарха Никона. Там его упрекнули в том, что он подписывался «патриарх Нового Иерусалима», а также в том, что в письме константинопольскому патриарху Дионисию называл свой монастырь «Новым Иерусалимом». Оправдываясь, святитель Никон, в частности, говорил, что «намерение» его к «Горнему Иерусалиму», и высказался в том смысле, что он, конечно, не мыслит себя «патриархом» этого Горнего Иерусалима, но желал бы быть «того Иерусалима священником»640. Еще раньше, в 1665 году, русский архиерейский Собор, запрещая называть монастырь «Новым Иерусалимом», обосновывал это тем, что «людии народа российскаго зело блазнятся, сущи невежди, о имени монастыря Нового Иерусалима, паче же в последния дни сия, в няже концы век достигоша...»641 Самым замечательным в этих словах соборного определения является признание в том, что в «сия дни» достигнуты концы времен, что, следовательно, скоро «конец света», о чем напоминает и название Новый Иерусалим как взятое из Апокалипсиса, но что не нужно все-таки таким свидетельством «соблазнять» людей, поскольку они - «невежды» и вместо того чтобы радоваться скорому второму пришествию Христову, путаются и ругают патриарха Никона («в той их блазни велие есть хульное слово на Святейшего Никона...»).О двояком значении своего Нового Иерусалима как образа исторической Палестины и Царства Небесного свидетельствовал сам патриарх Никон несколькими чрезвычайной важности надписями в Воскресенском соборе и на некоторых колоколах. По кругу ротонды над Гробом Господним вверху была при Никоне сделана изразцовая надпись, в которой, в частности, говорилось: «Сказание о церковных таинствах, яко храм или церковь мир есть. Сие святое место - Божие селение и соборный дом молитвы, собрание людское. Святилище же тайны то есть алтарь, в нем же служба совершается; трапеза же (престол в современном названии. -