Москва против Орды. Дюжина ножей в спину евразийству

Имеются данные, свидетельствующие о том, что в 1480 г. Казимир действительно собирался оказать военную поддержку Ахмату: «Фр. Папэ приводит сообщение из лифляндских (ливонских) источников, что военные приготовления Казимира происходили уже в декабре 1479 г. не только в Литве, но и в Польше. Сообщения о вооружениях повторяются в марте 1480 г. и продолжаются в мае; последние следы их заметны еще в августе. Однако и в начале сентября Глинский выезжал из Вильно под знаком военных приготовлений, так как только на основании сообщения Глинского Менглы-Гирей в конце 1480 г. мог задать вопрос: на войне ли король? Неизвестно, где находился сам Казимир в промежутке времени от сентября до декабря; последняя точная дата его местопребывания – 31 августа в Троках. Но, повидимому, можно предположить, что в продолжение остальных месяцев 1480 г. Казимир не покидал Вильно и Троки – эти две литовские крепости. Правда, Фр. Папэ считает польскую помощь Литве в данных условиях невероятной, так как симпатии в Польше к Литве были незначительны, а истощение страны в результате недавно законченных войн было большим и явно обнаруживалось в невыплаченном жалованье и в иных военных расходах»583; «Правящие литовские круги давно стремились к открытой войне, считая недостаточно решительной политику Казимира. Последний, по словам Длугоша, указывал в ответ на наличие сильной внутренней оппозиции в Литве среди „русинов“, подчеркивал могущество московского князя, поясняя, что война без военной и финансовой помощи Польши (Короны) окончится поражением литовцев. Начавшиеся приготовления к военным действиям в конце 1479 – начале 1480 г. сводились прежде всего к набору наемной тяжелой конницы в Короне (предполагалось собрать от 6 до 8 тыс. человек). Так пытались устранить одно из условий, о которых говорил Казимир»584.

Почему же в конечном счёте Ахмат не получил от Литвы и Польши никакой помощи? Русские летописи сообщают, что во время событий на Угре состоялся набег крымских татар на Подолию: «Тогда бо воева Минли Гиреи царь Крымскыи королеву землю Подольскую, служа великому князю»585. Однако это не могло определить решение Казимира не оказывать поддержки Ахмату. Ещё в 1479 г. Менгли-Гирей направил к Казимиру своего посла Азбабу (видимо, то же самое лицо, что и Ази-Баба, ездивший послом в Москву в 1473—1474 гг.) для подтверждения дружеских отношений между Крымом и Литвой. В Вильне посол принёс от имени хана присягу: «Какъ жилъ царъ Анъкгирей у брацстве и у приязни зъ великимъ королемъ Польскимъ и великимъ княземъ Литовъскимъ, а цару Менъдликгирею такъ жо жити у брацстве и въ приязни з великимъ королемъ Полскимъ и великимъ княземъ Литовъскимъ и добра великому королю хотети и детямъ его, и землямъ его прияти и остерегати, и отселе боронити и до живота своего. А хто будеть цару неприятель, то и великому королю неприятель; а хто великому королю неприятель, то тотъ и цару неприятель»586.

Азбабе надлежало вернуться в Крым в течение года, однако в установленный срок он не появился. Не было вестей и от Байраша, отправленного в Литву ещё раньше. Кроме того, крымцам стало известно об обмене послами между Казимиром и Ахматом. Всё это было воспринято в Крыму как разрыв дружеских отношений со стороны Литвы, что, по всей видимости, сыграло важную роль в согласии Менгли-Гирея на заключение весной 1480 г. договора с Иваном III. По этой причине состоялся и набег крымцев на Подолию, который возглавил мурза Эминек. На пути в Литву татары встретили ответное литовское посольство во главе с князем Иваном Глинским. Об этом Менгли-Гирей сообщал Казимиру через своего посла Байраша, выехавшего из Крыма 15 октября 1480 г.: «Отъ Менъдликгирея королю брату поклонъ. О добротахъ Азбабу позвали есте къ собе, ино мы Азъбобою ярълыкъ свой посылали есмо, а иное и словомъ есмо указывали, первое отца нашого присягу и нашу въспоминаючи, а слово нашо то было: король братъ нашъ нешто не ведаеть, што я на перъвой присязе стою, ко мне доброго чоловека не пришлеть, а моего нутреного слова не зведаеть. Коли пакъ есми такъ Азбабою въсказывалъ, а шлючи есми Азъбабу такъ рокъ далъ, и онъ черезъ тотъ рокъ много дновъ замешкалъ. И мы такъ подумали, у мысль намъ тое вошло, река такъ: мы есмо о доброте послали были, а Байрашъ другий годъ къ намъ не вернулъся, а Азбаба о доброте жъ пошолъ, а рокъ минулъ вжо, а его въ насъ нетъ, вжо полгода стало, н [и] не пакъ король братъ присягу нешто отложилъ и приязнь – такъ намъ на мысль пришло. А подле насъ которые люди были лихи, тыхъ слово похвалено; а коли слово было ихъ похвалено, и мы были на кони всели. И какъ вжо нашо войско пошло, после того, въ томъ часу князь Иванъ пришолъ о добротахъ. Тые доброты есмо уведали, а лихихъ людей есмо не перемогли – тые дела лихи сталися; а князь Иванъ видялъ, нимъ ся то деяло. Н [и] не пакъ мы на первыхъ добротахъ есмо, такъ ведайте»587.