Москва - столица

...Студенческие годы. Нескончаемые лекции по истории искусств. В разделе России XIX в. живописец Николай Флавицкий. Блистательно пройденный курс в Академии художеств. Пенсионерство в Италии. Тогда же звание профессора — загодя, в предвидении будущего: разве такой талант нуждается в подтверждении! И через полтора месяца по возвращении на родину смерть от чахотки. После первой и единственной написанной картины — «Княжна Тараканова». Драма героини — драма автора!

Или другое. Один из научных читальных залов в Исторической библиотеке Москвы. Привычный стол у желтеющей стены. Успокоенный свет низко пригнутых к книгам ламп. Шорох редких шагов. Мягкие вздохи большой белой двери. Шепот неразобранных слов. И за широким раствором окон год за годом, в неслышной смене дождей и снега тополевых метелей и струящихся тусклым золотом листьев, — полуисчезнувшие монастырские постройки, расплывшиеся в перестройках очертания собора, келий и упрямая легенда о «потаенной» монахине — без малого сорок лет скрывавшейся именно здесь княжне Таракановой.

Говорят, факты — упрямая вещь. А легенды? Те самые, которым можно верить, а можно и не верить, — все зависит от тебя самого. Кто заставит память уйти от них? Давным-давно забылось, что шумела два раза в году на монастырском дворе единственная в своем роде «шерстяная» ярмарка, где бабы продавали шерсть и пряжу. Та самая ярмарка, ради которой заранее ставились на нынешней Славянской (Варварской) площади трактиры, балаганы, карусели, раскидывались палатки с разным «бабьим» товаром, а шерстяной торг шел прямо на могилах, которыми был заполнен монастырский двор. О ярмарке сегодня можно писать как об открытии, зато княжна с ее необычной судьбой продолжает волновать воображение многих и каждого, интересующегося историей города.

...Свинцовый квадрат неба. Крутой вырез глухих стен. Камень — серый, чуть розоватый, почти черный. Только камень. Булыжная земля. Дрожь жидких травинок: «Здесь похоронена княжна Тараканова». Так утверждали о дворе Алексеевского равелина Петропавловской крепости старые охранники. Утверждали и даже пытались показать ничем не отмеченный бугорок, который время стерло в тюремную мостовую.

ЭПИЗОД ОБ УЗНИЦЕ ИВАНОВСКОГО МОНАСТЫРЯ

Надежды не оставалось. Теперь уже никакой. Два года метаний по трактам Сибири. Дальний Восток. Камчатка. Сахалин. Вопросы нетерпеливые, упрямые. Ответы недоуменные, всегда одинаковые.

Шубин Алексей Яковлевич, ссыльный, — не видели, не слышали. Лейб-курьер не знал о секретной приписке в деле Тайной канцелярии: сослать безвестно. Без имени, роду, племени, под строжайшим наказом о них забыть, ни при каких обстоятельствах не поминать. Бессилен был бы помочь даже портрет: десять с лишним лет жестокой ссылки меняли человека до неузнаваемости. Елизавета Петровна торопила, напоминала, отпускала все новые деньги — курьер оставался бессильным.

И все-таки на одном из становищ дымящаяся оловянная кружка чая. Мутный свет набухшего жиром фитиля. Молчаливые серые лица и вопрос: «Разве правит в России Елизавета Петровна?» И после утвердительного ответа со всеми обстоятельствами дворцового переворота: «Тогда я и есть Шубин». Седой. Беззубый. С перечеркнувшими задубевшую кожу морщинами. «Прапорщик Ревельского гарнизона Алексей Яковлевич Шубин». Последний раз названный давний чин, на котором остановилась жизнь.

Елизавета не знала предела монаршьим щедротам. «За невинное претерпение» — его и свое, за незабывшуюся обиду и горечь собственного унижения, за навсегда разделившие годы, всего было мало: орденских лент, чинов, деревень, средств. Ведь когда-то приходилось отказывать себе в скатертях, чтобы одарить полюбившегося камер-пажа парой золотых запонок. Единственного родового шубинского владения — сельца Курганихи в окрестностях Александровой слободы едва хватало на пропитание да на одного верхового коня. И знакомство с цесаревной состоялось не где-нибудь — в отъезжем поле, на охоте.

Была во всех наградах и доля неловкости. Уверившаяся в себе, торжествующая, властная, готовая подчас расчувствоваться, чаще развеселиться, императрица всероссийская ничем не напоминала цесаревны из подмосковной слободы. Иная повадка, иные интересы, иные люди вокруг. Угрюмая настороженность новоявленного генерал-поручика тяготила, неумение «камчадала» принять участие в придворном обиходе раздражало. Императрица безуспешно «выговаривала, чтоб был повеселее».

Кавалер ордена Александра Невского сторонился других придворных чинов, отговаривался от приглашений на праздники и балы, избегал театральной залы, где кончался чуть не каждый день императрицы. Он по-прежнему вздрагивал от скрипа двери, бледнел от мелькнувшей за спиной тени. И молчал. «Племянникам госпожи Шмитши», около которых было отведено место Шубину за царским столом, радости от соседа слишком мало. «Племянники госпожи Шмитши» — брат и сестра, подростки, судя по товарищам их игр, пятнадцати или четырнадцати лет.