Москва - столица

Слишком долго задерживаясь в Манеже, впадая минутами в истерический транс, способный руководитель государства понимал, что публично отказывается от собственной линии в политике, от собственных, и немалых, достижений, становится исполнителем чужой воли, с которой боролся. И поэтому таким восторгом звучал крик председателя Союза Художников РСФСР Владимира Серова, прямо за плечом премьера: «Случилось невероятное! Мы победили!» Исполнители былых, дохрущевских установок были в полной боевой готовности: они знали и умели проводить идеологические кампании, на этот раз против «космополитов и формалистов». Их программа начиналась с того, чтобы по возможности стереть память о произошедших событиях, о сотнях художников, внутренне близких наметившимся переменам. Москвичам запомнилась Таганская выставка? Что ж, спустя два года то же имя получил местный Театр драмы и комедии, ставший в 1964 г. театром на Таганке.

ПО ПОДСКАЗКЕ КОНСТАНТИНА ЮОНА

«Не берусь судить со всей ответственностью — не специалист, однако полагаю: ваша правда. Архивы. Главное — архивы. Точность каждого обстоятельства. В живом искусстве слишком сильны страсти — «я так считаю», «я так делаю», «я так умею». Для историка искусства такой позиции не может быть».

У Константина Федоровича Юона темные смешливые глаза (что из того, что за плечами восемь десятков!), давно забывшая о волосах сияющая зеркальным блеском лысина, бережные движения больших по-прежнему сильных рук. И та же удивительная бережность в голосе, словно боящемся обидеть собеседника. Ему совсем непросто быть администратором — как-никак директор — Третьяковской галереи! — но, может быть, администратору Третьяковки только таким и надо быть?

«Так вот об этом самом «я так считаю». С годами начинаешь понимать: в молодости — оно от самоутверждения, в зрелом возрасте — от душевной скудости и, если хотите, душевной лености. Да, да, поверьте, лености, прежде всего. Зачем себя беспокоить сомнениями, ставить под вопрос то, что уже умеешь... А историку искусства это обязательно, до самого конца, до последней написанной строчки. Видите, как торжественно вышло...»

В проеме свободного от занавесок окна — перекресток Землянки и Покровки. Серая уличная толчея. Чуть приглушенный рамами прибой рвущихся по Садовому кольцу грузовиков. У стены — трельяж красного дерева, у которого когда-то, очень давно, художник Юон писал портрет жены, причесывающей густые черные косы, — «У туалета». Несколько стульев. Простой рабочий стол. Книги. В затертых переплетах. Много раз перечитанные.

«А разрешение на занятия в нашем Отделе рукописей вы, само собой, получите. Без ограничений. Вот только... — Минутная пауза. Чуть смущенная интонация, — наши слова, художников, перепроверяйте. Нет, нет, вы не подумайте... Просто на всякий случай».

Есть историки и есть архивисты. По натуре. В статьях, популярных очерках эти понятия легко смешиваются, подменяют друг друга. Но это в литературном изложении. На практике, перед лицом документа, между ними ложится трудно преодолимый рубеж. Различие прежде всего в ощущении, сознании масштабности материала. Скажем иначе — целый период, эпоха и данный документ. В их соотнесении периодически приходящие в архив за справками искусствоведы — оптимисты, зато строящие свою работу на документах архивисты — скептики. Для архивистов все относительно, все нуждается в бесконечных перепроверках. Факт, обстоятельства реальной жизни не идентичны их словесному выражению, каким бы безусловным и современным событию ни был документ. И обратно — отсутствие подтверждения не означает отрицания. Лобовые решения, прямые, однозначные ответы — они опасны в свидетельствах современников и совсем маловероятны в архивной работе! Но тогда откуда же приходят безапелляционность, «общеизвестность» хрестоматийных выводов? Душевная леность, — может быть, Константин Федорович прав...

И все-таки сначала были встречи — иначе не назвать! — случайные, редкие, необязательные для памяти, как пометки на рассыпанных листках старого календаря, в путанице лет, обстоятельств, впечатлений.

Граф А. Г. Орлов-Чесменский

...Третьяковская галерея (старая! настоящая!). Сумрачная зала с зеленоватыми стенами. Неохотно пробивающийся сквозь стеклянный потолок скупой зимний свет. И внутри огромной, густо позолоченной рамы — тюремные нары. Морозный поток воды из зарешеченного окна под сводами. Откинувшаяся к стене девушка в бархатном платье. Распустившаяся коса. Крысы. Множество крыс, карабкающихся к ее ногам. Чье воображение в детстве могло остаться равнодушным к этой картине! «Княжна Тараканова». Еще без своей истории, без подробностей биографии. Просто вот эта черноволосая, теряющая сознание красавица, эта заплесневевшая, тонущая в воде камера и неотвратимость смерти.