Москва - столица

Новые приемы живописного письма. Открытый, темпераментный, словно взрывающийся всеми оттенками человеческих чувств цвет. Живопись в собственном смысле этого слова, давно забытая за механическим повторением «благополучной натуры». И натура — действительность без прикрас. Клонящиеся к закату русские деревни. Руины церквей. Остатки монастырей. Перечеркнувшие русские пейзажи, обязательные для советской действительности черты индустриализации — высоковольтные линии электропередач, покрывающие зловонными испарениями и выбросами землю заводы. Человеческие лица, исполненные внутреннего напряжения, трагизма. Исконная красота природы и злая воля, лишающая человека радости общения с ней. Это было откровение, трудно пережитое художниками и во всей своей страшной правде переданное в картинах. Они не обвиняли, не разоблачали — они раскрывали собственную трагедию, добиваясь сопричастности зрителя. Трагедию народа...

Простой просмотр превратился в настоящий праздник. Ученые. Писатели, и среди них И. Эренбург, Б. Слуцкий. Композиторы, и среди них Софья Губайдулина, Эдисон Денисов. Художники. Специально приехавшие из-за рубежа руководители польского союза художников. Присланные Министерством культуры СССР неожиданные для всех корреспонденты. С ходу переданный в эфир по каналам Евровидения репортаж. Всем казалось, случилось невероятное — в Советском Союзе, несмотря на все запреты и опасности, существовало и свободно развивалось изобразительное искусство, не уступавшее западным исканиям. Совершенно оригинальное, ни в чем не заимствованное. Продолжавшее национальные традиции.

Следующее утро показало — праздник не должен был состояться. Работы были выброшены на снег. Помещение мастерской опечатано. Еще через несколько дней руководство партии потребовало, чтобы выставка была полностью восстановлена и целиком показана в Манеже. На специально выделенных машинах картины свозились со всех концов Москвы и Подмосковья. В течение ночи под наблюдением министра культуры СССР Е.А. Фурцевой развешивались. В 10 часов утра 1 декабря 1962 г. в Манеж приехал Хрущев. Приговор был краток: такое искусство не должно существовать в стране, которой он руководил. Выставку еще раз закрыли (после Таганки). Картины арестовали. Только через год часть их была возвращена авторам. Остальные исчезли. В стране началась беспрецедентная кампания борьбы с «формализмом и космополитизмом». В отличие от будущих легенд, хрущевские «шестидесятые» ни безоблачными, ни безопасными не были.

И все же хеппи-энд состоялся. В декабре 1990 — январе 1991 гг. «Новая реальность» получила весь Манеж. Четыреста участников. Более тысячи картин. Сегодня они есть во всех наиболее значительных музеях России, начиная с Третьяковской галереи. В музеях всего мира, не говоря о частных коллекциях. Павел Петрович Чистяков был прав, говоря в 1918 г., что «русское искусство обречено ВЫДЕРЖИВАТЬ все испытания». Это его особенность.

А что касается причины пресловутого манежного скандала Хрущева, годы позволили ответить и на этот вопрос. Пристрастие к тем или иным эстетическим категориям здесь было ни при чем. С момента обретения полноты власти Хрущев взял курс на мирное сосуществование с Западом, поддерживал новый, условно говоря, «антисталинский» курс в архитектуре, допускал возможность сближения со странами из-за железного занавеса в культуре.

Но почти достигнутое умиротворение былых страстей было сорвано, по признанию американских исследователей, роковой ошибкой Эйзенхауэра: он не прекратил действия ранее утвержденного плана разведывательных действий в отношении Советского Союза. Не счел нужным отменить ПОСЛЕДНИЙ по этой программе полет самолета-разведчика на Урал. Именно потому, что он был последним, и проще казалось его отбыть, нежели затевать канцелярскую волокиту с отменой.

Именно последний самолет с пилотом Пауэрсом и был сбит. Немедленно перевес оказался на стороне оппозиции Хрущеву в руководстве партии, тех пресловутых «антиимпериалистов» во главе с Сусловым, которые вот-вот могли потерять и влияние и власть. Подвернувшаяся именно в критический момент возможность воспользоваться посещением Манежа как трибуной для объявления нового курса партии, очередной антиамериканской волны.