Москва в эпоху Средневековья: очерки политической истории XII-XV столетий

Последний, впрочем, не извлек уроков из произошедшего и выдвигал новые обвинения против Петра. До нас дошло послание к этому князю патриарха Нифонта, где патриарх в ответ на обвинения Петра в разрешении браков между родственниками и в симонии просит прислать ему митрополита для суда, в случае если тот сам не захочет явиться[203]. Это была вторая попытка великого князя «убрать» со сцены неудобного иерарха, но патриарх (правил в 1312–1315 гг.) не успел исполнить желание русского правителя [Голубинский 1997в: 113–115; Карташев 1993: 300–301]. На Руси сохранилось статус-кво, а епископ Андрей вынужден был сложить свой сан. Вместо него был поставлен Варсонофий [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 36; т. XV: стб. 408–409], в его хиротонии участвовал, вероятно, и Новгородский архиерей Давид, приезжавший в Тверь с дипломатическими целями [Кучкин 2003: 48]. Северо-Восточная Русь, таким образом, совершенно сплотилась под властью митрополита. Здесь стал заметен и стратегический просчет тверских князей: они поторопились завести у себя епископию, в то время как в столице формирующегося государства должен был жить митрополит, а не епископ [Соколов 1913: 250].

Вскоре после окончания собора Петр имел возможность отблагодарить своих московских доброжелателей: он отмежевался от Дмитрия Михайловича, не позволив напасть на Новгород (или Нижний Новгород?)[204] [ПСРЛ, т. VI, вып. 1: стб. 370–371; т. VII: 186; т. XVIII: 87; т. XXVII: 55, 237, 322; т. XXXIX: 97]. По мнению А. В. Суэтина, в данном случае решающее значение имело то, что по завершении собора в Переяславле митрополит «затаил обиду» на великого князя и «нанес ответный удар», отказав в благословении его сыну [Суэтин 1999: 169]. Впрочем, Петр, конечно же, мог руководствоваться при этом не только политическими, но и миротворческими соображениями: его долгом как пастыря было постараться сохранить мир [Борисов 1995: 77].

Имя митрополита Петра связано с переносом резиденции русских первоиерархов в Москву. Объяснение этого важнейшего в русской истории события всегда волновало историков. Н. М. Карамзин полагал, что Петр полюбил «красивое месторасположение» этого города и его «доброго князя» [Карамзин 1992: 129]. Митрополит Макарий высказал примерно такое же мнение [Макарий (Булгаков): 25]. На самом деле Петра с Москвой связывали давние симпатии. Они возникли еще со времени Переяславского собора. Вероятно, митрополит жил подолгу в Москве, чаще, чем во Владимире [Голубинский 1997в: 136–137] (уютно чувствовать себя в городе, где правил Михаил Тверской, он не мог [Мейендорф 2000: 442]). Об этом говорит и киприановское Житие святого митрополита Петра: «И начат большее инех мест жити в том граде» [Житие митрополита Петра: 211].

Вообще, правильным будет признать, что эта акция митрополита была закономерной, ее постепенно подготовили разъезды по Руси Кирилла и Максима и осуществленный последним перенос центра митрополии во Владимир. Петр сразу же понял, что средоточие политической и общественной жизни находится на севере Руси, «а совокупность событий, случившихся при нем, указала на место как на такое, где он должен утвердиться» [Карпов 1864: 26]. Этим местом стала Москва. Так Петр откорректировал тот выбор, который на рубеже XIII–XIV вв. сделал его предшественник Максим.

Окончательное же решение быть похороненным в этом городе Петр принял незадолго до своей кончины, как это можно понять из текста его жития, и именно с этим связано строительство каменной церкви (см.: [Голубинский 1997в: 138; Жития святого митрополита Петра: 416]). Успенский собор должен был не только символизировать храм Успения во Владимире [Седова 1993: 19], он должен был показать связь нового духовного центра Руси с культом Богородицы, характерным для Руси XII–XIV вв. Его строительство демонстрировало, что не прервалась «традиция, берущая начало в Киево-Печерском монастыре и продолжавшаяся через Владимир в Москве, а потом и в других городах» [Щапов 2004а: 119]. Даже само место расположения новой московской Успенской церкви – на высокой горе, на крутом речном берегу – соответствовало установившемуся на Руси с древнейших времен обычаю[205] [Лихачев 1985: 21]. Отметим и то, что восприятие традиций, идущих от Киевщины, для Москвы как части Владимирской епархии должно было иметь многолетние корни: уже первый правящий архиерей этой кафедры – Симон – имел, как было сказано выше, тесную связь с Печерской обителью. Эта тенденция сохранялась и в более поздние времена: упомянем здесь лишь еще одного выходца из той же монашеской общины, знаменитого своими литературными произведениями (проповедями), – Серапиона, занимавшего Владимирскую кафедру в 1274–1275 гг.