Москва в эпоху Средневековья: очерки политической истории XII-XV столетий

Поставление назначенного Петром себе в преемники Федора не состоялось. Новым митрополитом в 1328 г. стал грек Феогност [ПСРЛ, т. X: 195]. Противодействовать кандидатуре Федора имел все основания Александр Михайлович Тверской, но все же едва ли это сыграло решающую роль при выборе Константинополя. Главным, на наш взгляд, для патриарха было не допустить освобождения Руси от верховной церковной власти греков. Восстание 15 августа 1327 г. фактически лишило Тверского князя верховной власти на Руси (см.: [ПСРЛ, т. X V, вып. 1: стб. 42–44]). Последующие события было легко предугадать: Федорчукова рать стала естественным финалом народного выступления, в огне которого «сгорели остатки политических амбиций Михайловичей» [Борисов 1999: 223]. Поставление Феогноста состоялось в конце 1327 – начале 1328 г., так как в мае 1328 г. новый митрополит был уже на Руси [Голубинский 1997в: 147], а к этому времени в Византии не могли не знать о тверских событиях, и считаться с волей князя Александра уже не имело смысла.

В 1328 г. митрополит прибыл в Северо-Восточную Русь[210] [ПСРЛ, т. I: стб. 531]. Здесь перед ним встал выбор: поддержать или нет Москву? Ставка на Тверь в тот момент, безусловно, была бы политически бессмысленной. Феогност совсем не обязательно должен был стать и союзником Ивана Даниловича, ведь у последнего был соправитель – Александр Васильевич Суздальский, во владении которого оказался и Владимир [НПЛ: 469]. Такой раздел был совершен по инициативе Узбек-хана – возможно, татары опасались нового неповиновения слишком сильных князей владимирских [Горский 2000: 62]. Средством избежать этого они выбрали традиционное для них разделение владения на две части, подобно тому как было поделено великое княжение между Александром и Андреем Ярославичами (см.: [Рыкин 2000]). Вполне логичным выглядело переселение русского первоиерарха во Владимир, и пример святителя Петра не мог служить препятствием к этому. Митрополит даже, видимо, посетил великокняжескую столицу прежде Москвы [Кричевский 1996: 97; ПСРЛ, т. X: 195]. Но случилось иначе. Каковы причины этого? Нам представляется верным мнение И. Ф. Мейендорфа о признании византийскими дипломатами политики «потакания» Орде правильной [Мейендорф 2000: 444]. Впрочем, характерной чертой московского курса это, видимо, еще не стало. Юрий Данилович, как показал А. А. Горский, отнюдь не являлся пособником татар и зачастую выражал им неповиновение, хотя устранение их власти, безусловно, его целью не было [Горский 2000: 56–58]. И Феогност выбирал между князьями – мирниками ханов на месте сам.

Иван Калита привлек его, скорее всего, своим благочестием [Соколов 1913: 278]. Никифор Григора писал об этом князе со слов митрополита: «Он смотрел на епископа не как на земного человека, но как на какого-то ангела, только что слетевшего с неба. Ибо всегда, когда видел приносящим его Богу святые Дары, он, встав на колени, лобызал собственными устами его следы и осыпал его дорогими подарками и почестями. И другие его подданные, видя это, подражали ему и старались превзойти в этом один другого. А чье благочестие не было явным и Богу, и всем, и каждому из сотоварищей, тот признавался ниже всех»[211]. Совсем не обязательно такое благочестие имело целью политические выгоды, которые просто вытекали из этого положительного качества Ивана Даниловича (ср.: [Карпов 1864: 28; Соколов 1913: 279]). В том же, что митрополит не жил в своем кафедральном городе, не было ничего странного: подобным образом поступали и великие князья [Макарий (Булгаков): 26] (видимо, не проживал во Владимире и Александр Васильевич Суздальский, свидетельством чего может служить попытка перевоза им колокола из великокняжеской столицы[212] – см.: [НПЛ: 469]).

Феогност не мог не быть доволен расширением каменного церковного строительства в Москве, что повышало ее престиж [Голубинский 1997в: 148–150]. Этому содействовала благоприятная внешне– и внутриполитическая обстановка на Руси в то время. Н. С. Борисов полагает, что роль митрополита в организации этих строек невелика. По мнению историка, он проявил «поразительное равнодушие» к подобным акциям великого князя [Борисов 1986: 58, 3]. Но если это и так, то тем приятнее было приобретать новые каменные церкви в виде дара, не вкладывая в это средств митрополии, не отягчая себя организационными заботами. Это стало еще одним примером благочестия Ивана Калиты, готового на материальные жертвы для церкви, которые в то же время повышали и его авторитет.