Мост к людям

Докладчики и ораторы, выступающие с трибун совещаний деятелей искусств, любят говорить о росте и расцвете современного театра на всех этапах. Если бы мы тщательно наносили на чертежную миллиметровку так называемую кривую этого постоянного ораторского оптимизма, ее стержневое стремление вверх уже давно достигло бы подоблачных высот, графически отображая немыслимую высь художественных свершений. Тем временем искусство развивается не изо дня в день, а, так сказать, «от гения до гения»: художественные Америки открываются не ежедневно. Иногда проходят долгие десятилетия, на протяжении которых все тянется и тянется графическая горизонталь, как вдруг появляется выдающаяся художественная личность и заставляет всю творческую массу сделать резкий скачок, в результате чего искусство поднимается на новый уровень. Так случилось в русской поэзии, когда появился Пушкин, после которого только Маяковский дал ей новый толчок, внесший принципиальные изменения в характер поэтического творчества; так произошло и в русском театре, которому указал новый путь Станиславский, и он будет идти этим путем до тех пор, пока не появится новый реформатор и революционер. Так было и в актерской практике украинского театра, когда появилась Мария Заньковецкая, ставшая эталоном актерской игры, пока не исполнил своих гениальных ролей Амвросий Бучма. И я надеюсь, что не затрону собственного достоинства любого из современных наших артистов, если скажу, что пока еще не пришел на сцены украинских театров ни один актер, который после Бучмы вывел бы наше актерское искусство к новому скачку, и нам остается только терпеливо ожидать, зная, что рано или поздно, а такой актер не может не родиться.

Я глядел на экран телевизора и уже понимал, откуда взялось это подсознательное раздражение, беспокоившее меня, когда я смотрел несколько дней перед тем спектакль областного театра. Слишком глубоко врезался в сознание образ франковского героя в исполнении Амвросия Бучмы, и оно сопротивлялось стремлению упростить этот образ, воплощая его с помощью менее совершенных средств. Оно противилось и молча протестовало, а я ощущал одно лишь внутреннее раздражение.

Впервые я встретился с Амвросием Максимилиановичем в 1934 году, во время репетиции моей пьесы «Смерть леди Грей» в театре «Березиль».

Пьесу ставила режиссерская группа во главе с Игнатовичем, работа не ладилась, на репетиции иногда заглядывал сам Курбас и властно все менял. Когда он появлялся в полутемном пустом зале, все умолкали и слышен был только его приглушенный, но решительный голос, отдававший категорические и почти всегда уместные приказы.

Во время одной из таких репетиций, когда Курбас деспотично, но безошибочно наводил порядок с помощью своих категорических указаний, а я одиноко сидел в углу и дрожал от страха, кто-то нагнулся ко мне из заднего ряда и произнес почти в самое ухо:

— А ты не волнуйся, все будет в порядке. Курбас недаром сказал, что может поставить даже таблицу умножения.

Такого рода успокоение автора звучало как довольно обидная ирония: с таблицей умножения незнакомый мне советчик вроде бы сравнивал мое произведение. Подумав, что это один из молодых товарищей, сидевших в зале, я бросил в ответ что-то не очень вежливое.

Но в свою очередь услышал:

— Ага, да ты, кажется, парень с характером!

Оглянувшись, я увидел Бучму. Конечно, я уже знал в лицо знаменитого артиста, и мне стало неловко. Однако он не обиделся, перешел в мой ряд, сел рядом и уже не отходил от меня до конца репетиции, словно боялся оставить ребенка одного.

С того дня я как-то «прилип душой» к этому доброжелательному, непосредственному, сердечному человеку, и стоило мне издали увидеть плотную фигуру, на которой возвышалась массивная, точно высеченная из камня голова, я бросал дела, которыми был занят, оставлял собеседника, с которым не окончил разговор, и мчался навстречу Бронеку, как называл его с первой минуты знакомства и до самого конца.

В труппе театра «Березиль» работало тогда немало выдающихся артистов и артисток, начиная от старейшего — Марьяненко и кончая младшими, которые заняли видные места среди знаменитостей много позже. Однако Бучма выделялся и на таком ярком фоне, его человеческая и артистическая индивидуальность даже в таком красочном окружении оставалась заметной. Я не представляю себе Амвросия Максимилиановича, который с ревнивой завистью, довольно часто свойственной актерам, подумал бы о чьем-то успехе или предпринял бы какие-то таинственные шаги, чтобы, скажем, перехватить себе чью-то выигрышную роль. Точно так же невозможно представить себе, чтобы он не поделился последней копейкой или не бросился на помощь, когда нужно было заступиться за человека, которого он считал несправедливо обиженным.