Едва Во Ху Таму исполнилось восемь лет, он уже на чал работать на шахте. Пришлось мальчонке носить тяжелые корзины с углем от лавы до вагонеток. Частенько под этой тяжестью он даже не мог приподняться на цыпочки: чтобы достать до края вагонетки и высыпать в нее уголь, ему приходилось забираться на камень. Да, работал малыш чуть ли не наравне со взрослыми. Вообще детям здесь было труднее — они больше, чем другие рабочие, зависели от милости или немилости надсмотрщиков и мастеров, а получали всего 6–8 су в день. На десятом году жизни Там воочию увидел и навсегда запомнил большую забастовку горняков.
Прошло несколько лет, и вот уже отдыхающие после тяжелой работы шахтеры внимательно слушают юношу, декламирующего свои стихи. Они не могли тогда попасть на страницы какой-либо вьетнамской газеты: от них в ужасе шарахнулся бы любой редактор и издатель. Просто удивительно, что вездесущая колониальная полиция не заинтересовалась замурзанным, грязным подростком, который громко и смело декламировал:
Во Ху Там продолжал жить и работать в Хонгае. Здесь его застал приход французских колонизаторов. Поэт-горняк стал участником Сопротивления. Опасаясь ареста, он долгое время скрывался в гротах и ущельях вблизи залива Халонг. Позже Во Ху Там переходит от стихов к прозе. Пишет репортажи, рассказы, повести. К наиболее известным его произведениям относятся: «Угольный бассейн», «Горняки из Хонгая» и «Искры в пепле».
Нашу беседу о разных путях, ведущих людей к литературному творчеству, вдруг прерывает возглас Ниня. Привстав, я слежу за его взглядом и вижу невысокий обелиск, стоящий на маленьком пляже, протянувшемся вдоль берега небольшого острова, мимо которого мы сейчас проходим.
— Этот обелиск поставлен в честь недавнего визита Германа Титова, который приезжал сюда вместе с президентом Хо Ши Мином! — торжественно произносит Нинь.
Скалы, острова, лазурь неба и моря, пещеры и гроты в серых, выгоревших склонах. В кронах деревьев, цепляясь за лианы и ветви, носятся быстрые обезьяны. Невольно напрашиваются сравнения с наиболее красивыми европейскими пейзажами… «Капри? Крым? Норвежские фиорды?» — вслух думаю я.
— В тех местах мне быть не пришлось, — говорит Хоан. — Но даже не видя их, я думаю, что наш залив Халонг гораздо красивее!
Осматриваюсь вокруг еще раз. Пожалуй, он прав! Действительно, где еще можно встретить такое скопление фантастических чудищ? А лабиринт голубых морских проливчиков, по которым нас мчит быстрый катер? Где еще найду я подобную сокровищницу старинных легенд о драконах, жемчужинах и завистливых влюбленных девушках? В каком еще месте небо в таких тонах, как здесь, — теплых, янтарных. А море спокойно, оно словно замерло перед заходом солнца…
«Золотой лотос»
на бунтарской земле
Низенький домик в селе Кимлиен — «Золотой лотос» — весьма скромен и невзрачен. Его легко можно было бы не заметить и пройти мимо, но именно ради него мы приехали сюда. Домик восстановлен уже после войны. Я верю этому восстановлению — ничего разящего взор, ничего искусственного. Именно таким — скромным и темноватым — был он внутри в те времена, когда под этой ветхой кровлей жила семья, в которой родился и жил человек по имени Нгуен Ай Куок.
Обычная крестьянская утварь, какую и сейчас можно встретить во многих деревенских домах. На стене — большая фотография отца нынешнего президента Хо Ши Мина. Он был чиновником, получил неплохое образование и мог устроить себе безбедную жизнь в качестве служащего французской колониальной администрации. Однако такая карьера была ему не по душе; он предпочел уехать в деревню и вести там нищенскую жизнь, чем служить колонизаторам.
Самый младший из трех его детей — Нгуен Ай Куок — родился неподалеку отсюда в таком же простом и скромном домике. Отец не запрещал юному сыну искать правду и собственную дорогу в чуждом и враждебном капиталистическом мире. Путь и правда, которые будущий президент Хо Ши Мин нашел в «годы скитаний и учебы» — у себя на родине, во Франции, Италии и Советском Союзе, — оказались верными и безошибочными. Это был путь трудной и опасной революционной борьбы.