Моцарт. К социологии одного гения

«Луций Сулла» стала последней оперой Моцарта для итальянской публики. Ему пришлось очень потрудиться, чтобы закончить ее, и не исключено, что более опытные итальянские композиторы немного помогли ему; годом ранее, с «Асканием в Альбе», дела у него шли не многим лучше. О его напряженной работе свидетельствуют краткие постскриптумы, которые он во время обеих поездок приписывает к письмам отца к матери и сестре в Зальцбург. Сам он обращается почти исключительно к сестре. Судя по этим посланиям, его энергия настолько полностью сосредоточена на музыкальной работе, что остальная часть жизни остается совершенно пустой. Он не знает, о чем писать домой, потому что на самом деле в его жизни ничего не происходит.

А поскольку ему нечего сказать, он придумывает комические истории, своего рода анекдоты без остроумной концовки[70], которые выходят на первый план одновременно с его склонностью юмористически использовать фекальную лексику. В Италии, особенно в Неаполе, где Вольфганг был четырнадцатилетним подростком, он, судя по письмам, еще наслаждался жизнью. Но теперь, спустя один или два года, когда латентный период закончился (а также, конечно, из-за тщетных поисков места, которые, скорее всего, влияли на сына через испорченное настроение отца), конфликты из более ранней фазы, кажется, вспыхивают снова. Истории, которые Моцарт рассказывает сестре за неимением других новостей, весьма характерны для не совсем осознанного ощущения пустоты и бессмысленности, которое, очевидно, охватывает его. Постоянно повторяемые слова «Мне вообще ничего в голову не приходит, отец уже все сказал» говорят сами за себя. Вот пример письма из Милана, написанного в 1771 году:

Я тоже, слава и благодарение Богу, здоров; поскольку моя работа теперь подошла к концу, у меня есть больше времени, чтобы писать, только мне ничего в голову не приходит, потому что все уже написал папа. Я ничего нового не знаю, кроме того, что в лотерее выпало 35, 59, 60, 61, 62, и значит, если бы мы поставили на эти числа, то выиграли бы, а так как мы вообще ничего не поставили, то не выиграли, не проиграли, а посмеялись над людьми[71].

Подросток Моцарт смеется над людьми, которые выигрывают или проигрывают. Этот жутковатый юмор, который становится все более заметным у него, явно тесно связан с ощущением, что жизнь проходит мимо, что он не может ни выиграть, ни проиграть, поскольку вообще не играет.

Годом раньше — вторая история того же типа, с которой можно встретиться в переписке. Она объясняет эту полускрытую безотрадность, эту странную форму «На самом деле ничего никогда не происходит»: Кстати, ты уже знаешь историю, которая здесь произошла? Я тебе расскажу. Сегодня мы вышли от Гр. Фирмиана, чтобы пойти домой, и когда мы пришли в наш переулок, мы открыли дверь нашего дома, и — как ты думаешь, что произошло? Мы вошли внутрь. Прощай, потаскушка моя. Целую тебя, моя печень, и остаюсь, как всегда, мой желудок, твой недостойный брат Вольфганг frater. Пожалуйста, пожалуйста, моя дорогая сестра, у меня зуд, почеши меня[72].

В этот период у Моцарта усилилась склонность дурачиться. Его сестра Наннерль в дразнящих, полных приязни письмах, которые они в юности писали друг другу, когда были в разлуке, часто называет его «Гансвурст»[73]. Он называет себя «шутом» или даже «бедным шутом». В самом деле, Моцарт неплохо вписывается в образ клоуна, классического паяца, который шутит перед публикой, в то время как его сердце болит оттого, что жена любит не его, а другого. Моцарт был сродни Петрушке, у которого Арап похищает возлюбленную, этакий лунный Пьеро (Pierrot lunaire).

30

Когда пытаешься составить представление о Моцарте, прежде всего сталкиваешься с противоречиями его личности. Он — создатель музыки, возвышенной, чистой и безупречной по своей природе. Она обладает в высшей степени катарсическим характером и, кажется, возвышается над всеми животными сторонами человека. Очевидно, что она свидетельствует о высокой способности к сублимации. Но в то же время Моцарт был способен на шутки, которые для ушей последующих поколений звучат чрезвычайно грубо. Насколько мы можем судить, они обыгрывали сексуальные темы, только когда были адресованы женщинам, с которыми Моцарт спал или хотел переспать. В остальных же случаях он своими шутками с наслаждением нарушал табу на слова, связанные с анальной, а иногда и с оральной зоной. В письмах Моцарта есть много соответствующих примеров; особенно печально известны в этом отношении «письма к кузине», которые Вольфганг писал в возрасте 21–22 лет[74] и которые, если так можно выразиться, все еще являются продуктами поздней фазы его полового созревания. Конечно, он паясничал не только в своих письмах.