Моцарт. К социологии одного гения

Вот еще два примера, которые помогут понять разницу между тогдашними и сегодняшними обычаями. Среди самых близких зальцбургских знакомых Моцартов была подруга сестры Вольфганга по имени Розали Жоли. Дочь придворного кондитера князя-архиепископа, она служила камеристкой в доме графа Арко; Леопольд Моцарт упоминает ее в письме от 13 августа 1763 года как «девицу Розалию Жоли, камер-киску при Ее Превосходительстве графине фон Арко»[76]. Младший Моцарт с ней дружил, они писали друг другу стихи по разным случаям. Одно из этих стихотворений, написанное Розали Жоли на именины Моцарта и вложенное в письмо отца к жене, дает представление о стандартах чувствительности, принятых в моцартовском кругу, — по крайней мере, среди молодежи, которая, однако, вовсе не скрывала их от старшего поколения. Вот это стихотворение:

Вольфганг, друг дорогой,
Сегодня день ангела твой,
К нему я желаю тебе,
Милейший мой бебебе,
Всего, сколько будет желательно,
И сколько иметь обязательно:
Чтоб счастлив ты был постоянно,
Чтоб не жрали тебя тараканы;
Удача, что тут постоянно
К тебе лишь жопой стояла,
В далеких краях пусть к тебе
Благосклонна будет вдвойне.
Желаю тебе всей душой,
Иначе не быть мне живой.
А если бы только могла,
Не желала бы, а дала.
Скажи мамаше своей,
Со всем уважением к ней,
Что я ее обожаю
И чаще видеть желаю.
Пусть дружбу со мной не забудет,
Пока в жопе щель у ней будет.
Друзья мои, будьте здоровы
И веселы, и притом
Устраивайте снова и снова
Дуэтцы свои с пердежом.

Розали Жоли[77]

.

Слова о телесных образованиях у матери Моцарта и о дуэте пердунов могут показаться особенно обидными с точки зрения современных канонов чувствования. Но совершенно очевидно, что здесь они сказаны без малейшего ощущения нарушения табу. Это шутка, которая исходит от нескованной души.

Другой пассаж — из постскриптума Моцарта к письму матери к отцу — показывает, в какой степени «свинские» слова были нормальной составной частью непринужденного общения и молодых, и немолодых людей:

Я, Иоганнес Хризостомус Амадеус Вольфгангус Сигизмундус Моцарт, признаю себя виновным в том, что позавчера и вчера (и до того много раз) вернулся домой только в 12 часов ночи; и что с 10 часов до вышеупомянутого часа я находился у Канабиха в присутствии и в компании Канабиха, его супруги и дочери, г[оспод] Шацмайстера, Раама и Ланга, многократно и — [78] не тяжко, а очень легко сочинял вирши, причем сплошь свинские: про говно, срать и лизать жопу, причем это мыслями, словами и — но не делом. Но я не вел бы себя так безбожно, если бы закоперщица, а именно так называемая Лизль (Элизабет Каннабих), так сильно не поощряла и не подстрекала бы меня к этому; и я должен признаться, что получал от этого большое удовольствие. Я исповедуюсь во всех этих своих грехах и проступках от всего сердца и в надежде, что смогу исповедоваться в них чаще, твердо намереваюсь начатую мною греховную жизнь еще исправить. Поэтому прошу святого отпущения, если это не трудно; если нет, то мне все равно, потому что игра идет дальше своим чередом […][79]

Будучи молодым человеком, Моцарт точно знал, где можно позволить себе подобные шутки, а где нет; он знал, что они допускаются и ценятся среди низших, неблагородного звания придворных слуг, к которым принадлежали и музыканты, да и там на самом деле только среди хороших знакомых, а в высших кругах совершенно неуместны[80]. Моцарт, как уже говорилось, с детства вращался в двух мирах — в непридворном кругу своих родителей, который можно назвать «мелкобуржуазным», хотя это сегодняшнее понятие не совсем к нему подходит, и в кругу придворных аристократов, которые в годы его жизни в немецких и итальянских землях все еще были вполне уверены в своем превосходстве власти, несмотря на далекие зарницы и далекий раскат первого великого грома — Французской революции.