Мотылек в бамбуковой листве

– …никого по фамилии Акстафой не знаю, а что Рябчиков на Ефремова жаловался мне – это я вам вот, достоверно скажу, что случались между ними… эти-ж, инцинденты, но Ефремову с рук сошло почему-то, а Рябчиков себе спину травмировал в перепалке между ними, когда через диван перелезал, по его словам, чтобы от пьяного Ефремова спрятаться, да и сам мне свою проплешину да несколько швов на затылке показал, куда ему Ефремов краешком трости засветил. Тщетно, слезливо, но справедливо жаловался… и обидно было Борису Геннадиевичу до жути.

Варфоломей чопорно махнул рукой:

– О неурядицах между Рябчиковым и Ефремовым нам уже все уши прожужжали – причем давным-давно сам Рябчиков.

– Вот, а я вам подтверждаю. Органам милиции нашей я не совру.

– И хорошо, Гавриил, что так оно, облегчаете работу нам.

Варфоломей посмотрел на участкового и пожал плечами.

– Вы если вспомните деталь, частность, подробность мелкую самую, даже если незначительной покажется, нам сообщайте.

– Это я, товарищ Ламасов, запросто, как дважды два четыре!

Ламасов коротко сказал:

– Жду! – хлопнул ладонями по коленям и поднялся, а за ним, в той же манере, да посматривая на Пуговкина, встал молодой участковый инспектор, молчаливо потоптался за худосочным и высокорослым Ламасовым, пока тот обувался.

– Вы на чай ко мне приходите завтра утром, – сказал им вслед Пуговкин, – о жизни поговорим, о дружбе народной…

– Хорошо. Слушайте, Гавриил, а вы знаете, где нынче Рябчиков почивает?

– А у него свои апартаменты в другой части города, я номер его домашний знаю – могу вам продиктовать хоть сейчас.

– А давайте мы ему лучше позвоним от вас, могу я обнаглеть немножко, родной мой? – Варфоломей потянулся к телефону в прихожей, – не то чтобы я на Рябчикова грешил, по-моему, он человек безвредный, тихий, как привычка, знаете – свое дело делает изо дня в день, вреда не чинит! – но перестраховаться надо! Ненужные концы обрубить, так сказать, пока следствие на раннем этапе, а то мне и товарищам моим груз и без Рябчикова нехилый отбуксовывать придется. Вы продиктуйте номерок!

Пуговкин ощутимо стушевался, но номер продиктовал.

– Я только на минуту буквально, – побожился Варфоломей.

С полминуты вслушивался в слипающиеся, гудящие звуки.

– …не отвечает что-то, наш гражданин интеллигент.

– Может быть, он уже спать лег, – допустил Пуговкин.

– Кто знает?

– А адрес у Рябчикова какой? – спросил участковый.

– Да, скажу, это… – Пуговкин скрепя сердце проговорил, – ну, улица Скопидомская двадцать девять, а квартира восьмая.

Варфоломей повесил трубку, не дождавшись ответа.

– С Рябчиковым если и будем разбираться, то не раньше утра.

– А что не теперь?

– Человеку отоспаться надо, в трезвом уме быть, а оснований для допроса у нас – во! – Ламасов показал ему фигу, – ни шиша! Не тот, по-моему, Рябчиков человек, утомленный он, чтоб остывшую распрю распалять, когда своей жизнью зажил.

– Ну, может, и так.

– Вы идите, товарищи, а я до Бориса Геннадьевича все-таки дозвониться попробую… – пробормотал Пуговкин, – я ему про Ефремова умолчу, и если он ответит, я вам перезвоню в отделение. Правильно я рассуждаю? Хочу поспособствовать…

– Как хотите. Только про Ефремова – ни-ни!

– Понял.

Варфоломей застегнул куртку, а потом оба правоохранителя попрощались с хозяином квартиры и удалились восвояси.

– А если он Рябчикову про Ефремова обмолвится? И если Рябчиков Ефремова убил? Он ведь на месте не останется…

– Ну и пусть, – ответил Ламасов, – пускай побегает, а как выдохнется астматик наш – сам приползет к нам, если убил Ефремова, а если нет, так пущай гуляет себе свободно и дышит легко.

Варфоломей спускался, наступая на каждую ступеньку.

– Ну, лейтенант, мы сработались? Я правильно понимаю? В целом – неплохо поработали по Пуговкину и Рябчикову, а?

Они вышли на свежий воздух. Варфоломей потянулся, тряхнул усталыми кистями и скрутил руки на груди, оттопырив локти.

– По фамилии-то тебя как?

– Аграфенов я, Эраст Аристархович. Вы мое поведение ранее простите – что я так несерьезно, легкомысленно, цинично…

– …а что ты, Аграфенов, оправдываешься! Поступки-то твои, не мои – ты ими не окружающим зло чинишь, а самому себе. Вот подумай-помысли хорошенько, твоим деткам да внукам в стране жить, не моим, а тебе что – все гнусь одна, хиханьки да хаханьки, как на базаре, форма да дубинка покрасоваться только? Почета снискать хочешь? Ну-ну… ты, Аграфенов, не забывайся, – Ламасов его за карман куртки потискал, – не запамятуй, в уме держи, что ты при погонах, что молодежь наша на тебя ориентироваться захочет, а ты какой пример подаешь им?

– Да, – пробормотал участковый.

– Ну сам подумай, вульгарно до безобразия, бесчестишь самого себя! Тут дело не безделка, человека убили, да и не человека – ветерана войны отечественной! – отца, между прочим, хорошего, дисциплинированного милиционера Тараса, друга близкого и товарища моего – пущай и покойного уже! – а ты стоишь, как хорица на дискотеке, папиросы стреляешь у перетрухнувших пешеходов да зубоскалишь, смеешься, веселишься над ерундой, над пошлятиной вашей, тьфу ты…

Варфоломей прервался, опомнился, огляделся, потом сказал: